Глава третья
Казармы и штаб-квартира гвардии располагались в похожем на небольшой замок здании из красного кирпича, находившемся в дальнем углу дворцового комплекса. К нему пришлось идти через весь парк, украшенный чудесными цветниками и клумбами. На одной из них с помощью тысяч белых, пурпурных и лазоревых цветов был выложен королевский герб, на другой расцвели инициалы королевы Элеоноры-Августы, увенчанные короной. Цветов было столько, что Кеннел, не знавший названия и половины из них, невольно подумал, что придворные садовники не зря едят хлеб.
Командующий королевской гвардией, престарелый граф Вилларди, принял Кеннела в своём кабинете в одной из башен замка. В высокие - с человеческий рост - окна вливались потоки золотого предзакатного света, великолепно освещая коллекцию холодного оружия на одной из стен и огромный групповой портрет гвардейцев - на другой. Сам Вилларди, беловолосый старик в светло-сером бархате, представлял собой тот типаж старого воина, который ныне уходит в прошлое: простого, прямого, мало чем интересующегося, помимо воинских дел и казармы, беззаветно преданного своим государям и, по большому счёту, недалекого. Было видно, что убийство Карла-Евгения стало для него огромным потрясением, причем он воспринял его так, как люди воспринимают ураган, внезапный удар молнии или другое стихийное бедствие, не порождающее ни версий, ни предположений, и что визит Кеннела - сыщика, то есть, по старым понятиям, человека презренного, ему неприятен, но он терпит его, ибо такова воля королевы. На просьбу рассказакать о Ронане Вейте он нахмурился.
- Ронан Вейт служил в гвардии девять лет. Службу он нес добросовестно, взысканий не имел, и если бы мне сказали, что он способен на нечто подобное, я рассмеялся бы этому человеку в лицо, вот так, милостивый государь! Хотя в последний месяц перед ужасным убийством Вейт изменился, стал какой-то нервный, сам на себя не похожий. Я хотел вызвать его на откровенный разговор... да вот не успел.
- Эта нервозность могла быть связана с семейными обстоятельствами? Я имею в виду роман его жены с принцем.
- Милостивый государь, - побагровел старик, - я не знаю как принято у вас, но моё поколение воспитывали так, что мы не совали нос в чужую личную жизнь, не обнюхивали чужих постелей и не обсуждали чужих жен. Мне ничего не известно о романе госпожи Лютении с его высочеством, на эту тему мне нечего сказать!
- Полагаю,- ничуть не смутился Кеннел, - что на вопрос, были ли у Вейта друзья среди сослуживцев, вы сможете ответить, не погрешив против строгого старинного воспитания.
Вилларди вздохнул.
- Друзей не было, Вейт ни с кем не сближался. Видите ли, он из провинции, к тому же не потомственный военный, а сын скорняка... а в гвардии по традиции уже двести лет служат только уроженцы столицы. Вейт долго служил на границе, пока его не перевели в столичный гарнизон, а потом он попал в гвардию. Нет, никаких проблем не было, да я бы и не допустил проблем - даром, что ли, уже сорок пять лет командую гвардией! но когда речь шла о том, чтобы после службы пойти куда-нибудь в кабачок, или когда рассылали приглашения на крестины и тому подобное, то всегда обходились без Вейта, и девять лет тут ничего не изменили.
- Каким же образом офицер из провинции попал в гвардию?
- Ну, если быть честным, не видать бы ему гвардии, как своих ушей, если бы не госпожа Лютения. Когда они поженились, она просила за него, и ей, как дочери бывшей королевской кормилицы, не отказали. Но не думайте, что я принял в наши ряды какого-то проходимца! Нет, как офицер он был неплох...
Старик оборвал фразу на полуслове, и Кеннел мысленно закончил ее за него:"...пока не прирезал принца и не изуродовал собственную жену".
- А принц? Что вы можете сказать о нем?
- Его высочество являлся шефом нашего полка. Он был образцом рыцаря и джентльмена, - ответил Вилларди, строго поджав губы, и Кеннел понял, что больше ничего от него на эту тему не добьется. В завершение разговора он попросил Вилларди показать ему Вейта на групповом портрете, долго с любопытством вглядывался в изображение, благо, живописец оказался весьма одарен и сумел передать не только внешний облик. Вейт замыкал ряд справа, и чуть больший, чем у других, промежуток между ним и соседом красноречиво намекал на отношения между ним и сослуживцами: вроде и со всеми вместе, но на отшибе и не близок. Меж тем по физическим данным он никому не уступал: это был очень рослый - один из самых высоких в полку, крепкий, широкоплечий мужчина лет сорока с резковатыми, но правильными чертами смуглого лица и бравой выправкой. Если бы не широкий багровый шрам, пересекавший его левую щеку наискосок от уха до края рта, он мог бы даже считаться красивым - грубой, но мужественной красотой. Так или иначе, Вейт обладал очень броской внешностью, с которой невозможно затеряться в толпе и которую крайне трудно изменить: рост не уменьшишь, плечи не сузишь, а шрам столь велик, что никакая борода не скроет его полностью.
Кеннел невольно перевел взгляд на другую стену, украшенную портретами царственных особ. Даже на фоне своих родственников с их привлекательной внешностью Карл-Евгений выделялся необыкновенной, какой-то светлой, сияющей красотой. Его длинные золотые волосы, словно небрежно растрепанные ветром, рассыпались по плечам, ярко-голубые глаза горели задором и веселостью, алые губы улыбались. Весь облик юного принца был полон жизни, энергии, воли к победе, и при мысли, что это физически совершенное создание в один миг стало горстью праха, Кеннел испытал нечто вроде легкой грусти.
Офицеры гвардии, с которыми удалось переговорить Кеннелу, весьма восторженно отозвались о покойном принце и весьма пренебрежительно - о Вейте, подтвердив, впрочем, что он стал стал заметно нервничать в месяц перед убийством. Один из собеседников Кеннела даже заметил, что Вейт "изменился почти до неузнаваемости", спал с лица и вздрагивал при малейшем шорохе, но не в испуге, а как вздрагивает человек, погруженный в глубокое раздумье. О причинах такого состояния Вейта никто не спрашивал, а сам он ничего не рассказывал.
- Этот тип так и остался для нас чужаком, а вот его высочество в полку все любили. Для молодых офицеров он был подлинным кумиром. И не только потому, что он был принцем и необычайно обаятельным человеком. Я не видел лучшего наездника: он мог усмирить даже самого бешеного коня, блистал на турнирах и на любых состязаниях шутя брал первый приз. Как-то на пирушке он пошутил, что даже если бы не родился принцем, то все равно никогда не знал бы нужды, зарабатывая хорошие деньги как объездчик лошадей и жокей. Просто удивительно, как кони его слушались...Кроме того, его высочество необычайно метко стрелял из арбалета, отлично владел булавой и был превосходным фехтовальщиком.
- Несмотря на это, его убили...
- Вейт тоже был хорошим фехтовальщиком. Но этот мерзавец поднял руку на безоружного: его высочество отправился на свидание без меча или хотя бы кинжала. Вы не представляете, каким шоком стала для нас эта новость. Мы все считали, что гвардия опозорена, пока старый король не собрал нас и не сказал, что нашей вины нет, что Вейт обезумел от ревности...
- А вы что думаете?
- Я думаю, что не стоило брать простолюдина из провинции в гвардию, вот что я думаю. Но такова была воля короля Ингварда.
Последним, с кем пообщался Кеннел в гвардейском замке, был оруженосец Вейта. По обычаю, оруженосцев офицеры не выбирали сами: их распределял из числа юношей, желавших послужить, но не имевших воинского образования, командующий гвардией. Отпрыск знатного рода, носивший звонкое имя Гиацинт Иоахим Исадор ван Хрюк, оказался столь неподдельно, беспробудно глуп, что до Кеннела наконец-то дошло, какую неприязнь доблестный граф Вилларди в глубине души питал к Вейту, возможно, не признаваясь в ней даже самому себе. Все, что смог выжать из оруженосца Кеннел - это сбивчивый рассказ о "какой-то бумажке", которую какой-то незнакомый человек в черном передал ему, ван Хрюку, для его господина.
- Он сказал - передай, я отнес Вейту, он ее прочитал, разорвал на клочки и закричал "Чертова Лютения!" и побежал, а я не знал, бежать мне за ним или остаться, пока я думал, он убежал из дворца, а я остался. Меня очень много об этом расспрашивали, а я ничего не знаю. Я не читал, что было написано на бумажке.
- Прочитав записку, Вейт сказал вам, что речь идет об измене жены?
- Нет... то есть да... Я уже не знаю, вы лучше спросите господина Арди. Он говорит, что Вейт говорил мне об измене жены, а я забыл, наверно, точно забыл, я вечно все забываю.
Полный текст выложен здесь: http://samlib.ru/editors/z/zhanna_i/ubijstwoizluchshihpobuzhdenij.shtml
Свежие комментарии