Глава четвертая
На постоялый двор Кеннел вернулся вечером и едва нашел свободное место на террасе: все столы были заняты веселыми людьми, которые ели, пили и горланили песни. Кеннел быстро нашел общий язык со случайными собутыльниками и сперва осторожно, обиняками, а потом, убедившись, что с ним говорят без опаски, вполне открыто стал расспрашивать их о покойном принце. Среди народа Карл-Евгений имел устойчивую репутацию страстного любителя женского пола. Впрочем, говорили об этом без осуждения, наоборот, с легким восхищением, и рассказывали разные байки о том, как изобретательно принц покорял любые сердца.
- Однажды увидел он бродячий цирк, в котором необычайная красотка с глазами пантеры укрощала льва - и тут же влюбился. Подошел к ней после представления, а она говорит: "Мне плевать, что ты принц, я ценю в мужчинах только смелость". Тогда Карл-Евгений вошел в клетку ко льву и погладил его по гриве. Тот сидел смирно, как кошка - умел принц укрощать животных. Красотка тут же ему и отдалась. А когда он влюбился в благородную даму Амандину, любившую выпускать на волю птиц из клеток, то скупил всех птиц, какие продавали в столице, и с двадцатью слугами выпустил их из клеток на площади перед ее домом, так что туча птиц на миг закрыла небо. Красивый был мужчина, любил красоток и красивые жесты.
Однако о романе с госпожой Лютенией никто ничего не слышал, все лишь пожимали плечами.
Веселые компании сидели на террасе до полуночи, не спеша расходиться. Кеннел обратил внимание, что с наступлением темноты прохожие на улицах не исчезли: брели домой гуляки, прогуливались влюбленные парочки, торговки цветами и сладкими вафлями пытались распродать за полцены остатки товара. Стало быть, ночью улицы не менее безопасны, чем днем, а это, помимо прочего, значит, что столицу хорошо контролируют: это не тот тихий омут, на дне которого могут затаиться черти.
Утром, когда Кеннел на той же террасе завтракал яичницей, на ней появился невысокий господин с быстро бегающими глазками, одетый неброско и немарко - так, чтобы затеряться в толпе. Он мгновенно выделил среди постояльцев Кеннела, подошел и сообщил, что его прислал господин Арди. Свое имя, представляясь, он проговорил неразборчиво, а когда Кеннел переспросил его, предложил называть его просто Рич.
- Куда идем?
- Сначала навестим госпожу Лютению.
Лечебница, куда поместили несчастную женщину, была при монастыре, и серые платья сиделок, сновавших туда-сюда по большому квадратному двору, смешивались с лиловыми рясами монахинь. Рич остановил одну из них, что-то шепнул, и через несколько минут к ним вышла дама-лекарь в пурпурной мантии, заведовавшая лечебницей. Волосы у нее были иссиня-черные, голос повелительный, взгляд властный и проницательный. Она согласилась показать им пациентку, предупредив, однако, что не только допрос, но и обычный разговор с ней невозможен. Пока они шли по двору, а потом по длинному серому коридору в палату, дама рассказала Кеннелу и Ричу, каким образом госпожа Лютения оказалась здесь.
- Она поступила к нам через день после убийства. Сначала ее привезли в обычную больницу, где оказали необходимую помощь и дали макового питья. Когда она очнулась на следующий день, то ничего не помнила и не понимала, что с ней сделали. Возможно, она бы постепенно оправилась и пришла в себя, но ей принесли зеркало. После того, как она увидела в нем свое лицо, ее разум помутился. Она стала кричать нечто нечленораздельное, попыталась выброситься из окна, а потом впала в состояние, близкое к ступору. Прошло уже два месяца, но нет никаких признаков улучшения.
- А кто преподнес ей зеркало? -поинтересовался Кеннел.
- Вроде бы служанка.
- Добрая душа, - хмыкнул Рич, а Кеннел подумал, что исчезновение служанки могло быть связано с этим поступком: увидела, что натворила, испугалась ответственности и сбежала.
Они все шли мимо длинного ряда дверей и небольших внутренних окон, выходивших из палат в коридор, пока наконец заведующая лечебницей не остановилась у одного из них, заглянула в него и подозвала Кеннела и Рича.
- Смотрите сами.
В небольшой палате с выкрашенными в серо-голубой цвет стенами не было никакой мебели, кроме низкой кровати, ножки которой были прикручены к полу. На кровати сидела и раскачивалась туловищем, как маятник, маленькая, худенькая женщина в белом балахоне, непрерывно повторяя одну и ту же фразу: "Ронан не виноват, Ронан не виноват". Мертвенно-белое лицо ее, с двумя черными дырками на месте носа, казалось застывшей трагической маской, а коротко остриженные тусклые, пепельные волосы не скрывали отсуствие обоих ушей.
- Она может так сидеть и раскачиваться сутки напролет, ни на что не реагируя.
Понаблюдав некоторое время за несчастной, Кеннел признал правоту дамы-лекаря и, сочтя бессмысленной и даже жестокой попытку разговора с госпожой Лютенией, откланялся и вместе с Ричем покинул лечебницу.
Глава пятая
Путь к дому госпожи Лютении Кеннел проделал в глубоком молчании. Рич отнесся к этому молчанию уважительно и не пытался докучать разговором, полагая, что его спутник потрясен увиденным, но на самом деле Кеннел размышлял. Лишь подойдя к набережной, он встряхнулся и отставил на время размышления.
Квартал, в котором жили злосчастные супруги Вейты, представлял собой царство одно и двухэтажных белых домиков под тёмно-красными черепичными крышами, утопавших в живописных садах, которые радовали глаз всеми оттенками зелени - от светло-изумрудного до насыщенного темно-зеленого. Его короткие улочки выходили на оживленную набережную, где у моста сидели рыбаки с удочками, а лодочники в ярких кафтанах расхваливали скорость и надежность своих челнов, предлагая доставить груз или совершить прогулку. В нескольких саженях от моста слегка покачивался на волнах небольшой парусник, пришвартованный к берегу и раскрашенный в необычные яркие цвета - ярко-желтый, розовый, светло-зеленый. Рич пояснил Кеннелу, что один бывший моряк купил это старое судно и превратил в дорогой ресторан на воде. Нарядные цветочницы в белых чепцах предлагали букетики из незабудок и анемонов, и некоторые прохожие покупали их, чтобы возложит к деревяннному кресту, воздвигнутому на месте убийства принца Карла-Евгения. Скрупулезный Кеннел не поленился подсчитать: от двери дома госпожи Лютении до креста было ровно пятьдесят шагов.
В доме, по словам Рича, ничего не трогали с момента убийства: брат Лютении согласился на время следствия перебраться в трактир, и обе двери - парадную и черную - опечатали. Кеннел сперва обошел дом и увидел, что в нем аккуратно побелен лишь фасад, выходивший на набережную, а другие стены стоят обшарпанными, с отслоившеся штукатуркой. Похоже, с деньгами у Вейтов и впрямь было туго. Кусты сирени, росшие прямо под высокими окнами, ни в одном месте не были повреждены, ни единой сломанной ветки - значит, за эти два месяца никто не пытался забраться в дом через окно.
- Отлично, - пробормотал Кеннел, - теперь осмотрим дом изнутри.
Рич снял сургучные печати, и они вошли в небольшую прихожую, где помещались лишь небольшой старый сундук и скамеечка для надевания обуви. Кеннел открыл сундук и убедился, что он использовался для хранения всякого хлама. В нем лежали вперемешку изношенные сапоги, помятая жестяная фляга, какая-то потерявшая вид упряжь, свернутый в трубу старый половик. Единственной приличной вещью выглядел камзол из темно-синего сукна, но более пристальный осмотр показал, что и он никуда не годится: на обеих полах виднелись следы ярко-желтой краски, так что носить его стал бы разве что нищий. Хранить такое барахло могли или очень жадные, или бедные люди.
Крашеная в голубой цвет дверь вела из прихожей в гостиную - ту самую, где разыгралась драма. Это было большое помещение с тремя окнами в ряд, игравшее роль и гостиной, и столовой. Из всей обстановки лишь два поставца с фарфоровой посудой у одной из стен остались нетронутыми, все остальное носило отпечаток борьбы: с прямоугольного дубового стола сорвана скатерть, стулья валяются, маленький столик для рукоделия и кресло под одним из окон повалены на пол, скамеечка для ног перевернута, занавеска наполовину сорвана с петель. В интерьере преобладали светлые тона - соломенного оттенка деревянный пол, кремовые стены, белый вязаный чехол кресла, белый столик, светло-серая обивка стульев, и на этом фоне бесчисленные пятна засохшей крови, успевшей приобрести коричневый цвет, выделялись с ужасающей отчетливостью. Особенно много было их на кресле и полу под ним, а также на скатерти.
Для Кеннела с его большим опытом неравномерное распределение пятен не представляло никакой загадки. Первый удар жертве преступник нанес, когда она сидела в кресле, она вскочила и попыталась спастись, но успела добежать лишь до стола, где ее настиг второй удар и она упала, опрокидывая стулья и стянув на пол скатерть. Если бы на столе стояла посуда, то она разбилась бы вдребезги, но никаких осколков нет. Кеннел спросил Рича, и тот подтвердил, что осколков не было. Вот и первый вопрос: если госпожа Лютения действительно ждала любовника, да не заурядного ухажера, а принца, то как объяснить пустой стол? Куда менее важных гостей угощают хотя бы чашкой чая или кофе, а в случае свидания следовало ожидать как минимум вино и фрукты. И принц, славившийся галантностью, пришел даже без букета цветов. Любопытно.
А вот и второй вопрос: рядом со столиком для рукоделия валяются костяные спицы и вязание из ниток молочного цвета, забрызганное кровью, а большой клубок этих ниток, также наполовину бурый, размотался и докатился почти до стола. При этом размотавшаяся и лежащая на полу нитка тоже бурая, то есть когда клубок упал на пол и покатился, он уже был пропитан кровью. Но для того, чтобы так пропитаться кровью, клубок ниток и вязание должны были быть в непосредственной близости к отрезанным ушам и носу, лежать не на столике, а на коленях жертвы. И это придавало предполагаемой картине преступления оттенок абсурда: любовница на свидании с любовником сидит и вяжет, входит муж - она дальше вяжет, муж выхватывает меч - она все вяжет, и только когда он отсек ей ухо или нос, она засуетилась.
Но это не все: принц стоит и смотрит на истязание любовницы, не пытаясь ни вмешаться, ни сразу убежать: он ждет, пока Вейт изуродует жену - а он сделал это до убийства, и лишь тогда выбегает из дома. Впал в ступор, растерялся? Судя по тому, что о нем рассказывали - вряд ли, не похоже на великолепного фехтовальщика с мгновенной реакцией. Что-то здесь не то.
Еще одна загадка поджидала Кеннела на грязноватой кухне, отделенной от гостиной узким коридором. Рассматривая полки с посудой, где все стояло вперемешку - глиняные кружки, стеклянные бокалы, фарфоровые чашки, он вдруг заметил за надтреснутой чашкой неожиданный предмет - ступку, но не большую кухонную, а маленькую и медную - аптекарскую. Что толкли в этой ступке, зачем она здесь? К дну ступки прилипло что-то, сначала показавшееся ему крылом бабочки благодаря странный расцветке - ярко-голубой и оранжевый в узкую полоску. Однако присмотревшись, Кеннел понял, что это высушенный лепесток какого-то растения, или, точнее, кусочек лепестка размером с ноготь мизинца, и счел за лучшее взять его с собой. Возможно, это случайный элемент, не имеющий отношения к делу, а, возможно, одно из звеньев длинной цепи, которая приведет его к Вейту. В любом случае лучше перестраховаться.
Более никаких сюрпризов дом не преподнес. Мебель в спальне, как и во всех других помещениях, кроме гостиной, была на своем месте, нигде никаких следов насилия или любовных страстей, и супружеская кровать застелена, на ней расставлены декоративные подушки в вязаных наволочках, а слой нетронутой пыли на поверхностях свидетельствовал, что два месяца в дом действительно никто не заходил.
Напоследок Кеннел снял со стены в спальне двойной портрет супругов, сделанный, судя по дате на тыльной стороне, в год свадьбы, и долго в него всматривался. Вейт на нем не просто выглядел моложе: в его глазах светилась радость жизни, сочные губы улыбались, и весь вид был браво-победительный. Улыбалась и госпожа Лютения, облаченная в богатое платье вишневого цвета, расшитое жемчугом. Но яркий цвет не шел ей, подчеркивая тусклые, блеклые краски, которыми наделила - или обделила - ее природа: бледная кожа, светло-серые глаза, серые редкие брови, светло-пепельные негустые волосы, а богатый декор странным образом делал еще мельче и без того мелкие и неправильные черты лица. На редкость невзрачная особа, из тех, кому никогда не оглядываются вслед мужчины, а ведь она здесь еще молода: ей в тот год было всего двадцать шесть лет. Возможно, принца потянуло к ней после ярких красоток по принципу контраста. Возможно. А возможно, и нет.
Свежие комментарии