Родилась Ёнэко 5 мая 1912 года на острове Сикоку. В 1921 году, когда девочке исполнилось 9 лет, она переехала во Владивосток к тете Ясу, которая была замужем за русским - инженером "Дальзавода" Кузьмой Серебряковым. Коидзуми сразу полюбила Владивосток: ей было интересно жить в этом городе. В итоге Ёнеко сама решила свою судьбу и осталась здесь. В 1927 г. она окончила начальную японскую школу во Владивостоке и поступила в женскую гимназию. Затем были рабфак и три года учебы на педагогическом факультете Государственного дальневосточного университета.
В 1933 г. Ёнэко вышла замуж за настоятеля буддийского храма Урадзио хонгандзи Тоидзуми Кэнрю. Через 3 года его арестовали и приговорили к году тюремного заключения. А в 1937 году Ёнэко со своими детьми вместе с другими японцами уехала из СССР. По приказу военного министерства Японии вся семья перебралась в Маньчжурию, где в 1938 году муж Ёнэко приступил к служебным обязанностям при штабе Квантунской армии. В августе 1945 г., когда начались воздушные налёты советской авиации, её муж пропал без вести. Позднее выяснилось, что он попал в плен.
Свободное владение русским языком позволило Тоидзуми Ёнэко по приглашению советской стороны стать переводчицей при штабе Советской армии в Маньчжурии. В апреле 1946 г. она вновь оказалась во Владивостоке, где несколько месяцев работала в лагере японских военнопленных № 12 на станции Угольная, а затем вернулась в Японию. А вот муж ее вернулся в Японию лишь через 10 лет. На родине Ёнэко долгие годы заведовала детским садом в городе Аватабэ и занималась общественной деятельностью, в частности, по ее инициативе было создано местное отделение Общества японо-советской дружбы.
Все эти годы японка не забывала Владивосток, но вновь побывать в городе юности Тоидзуми удалось лишь в 1992 г. С того времени и вплоть до кончины в 2009 г. она регулярно приезжала туда. Ее усилиями был установлен памятный знак на месте захоронения японских военнопленных, в сложные 90-е она привозила подарки для детских домов в Уссурийске и п.Раздольное. На месте храма, в котором служил ее муж, по ее инициативе был установлена стела в честь добрососедских отношений между Владивостоком и Японией и посажены сакуры, так что получился небольшой сквер. Свой день рождения 5 мая 2002 г. Тоидзуми Ёнэко отметила во Владивостоке в этом сквере, который носит её имя.
Но самым большим подарком Тоидзуми жителям города оказалась ее книга воспоминаний «Сирень и война». Ёнэко Тоидзуми смотрит на Владивосток и события российской истории под своим углом зрения, и это тем более интересно. Изданная небольшим тиражом два года назад, эта книга стала библиографической редкостью. Ее полного текста в Сети нет. Но в электронной версии газеты "Владивосток" печатались отрывки, которые я предлагаю вашему вниманию.
Отрывки из книги Ёнэко Тоидзуми «Сирень и война»
До свидания, Япония!
В начале лета 1921 года тетя Ясу, которая жила во Владивостоке, приехала в Японию, чтобы посетить могилы родственников. По дороге домой она остановилась в нашем доме, находившемся в районе Сума в Кобэ.
Я играла с младшей сестрой в «дом», когда она спросила нас: «У вас летние каникулы? Не скучаете? Хотите поехать со мной во Владивосток на каникулы?» Младшая сестра сразу отказалась, покачав головой. А я заинтересованно спросила: «Владивосток – заграница? Надо плыть на судне?» – «Да, Владивосток – порт России. Красивый город в европейском стиле. Японцев там тоже много живет».
В Сума тоже жили европейцы. Я часто видела их в городе. Они были высокого роста, белолицые, светловолосые, голубоглазые и носили модную одежду. Жили они в престижном районе на возвышенности, в домах европейского стиля. Они отличались от японцев, и каждый раз, когда я встречалась с ними, то таращила глаза: «Какой у них образ жизни? Что они едят?»
Я сразу уцепилась за предложение тети: «Хочу поехать посмотреть. Тетя, возьми меня». Мама испугалась и старалась отвлечь меня от моих мыслей, но я твердо решила ехать. Только на один месяц каникул. И мама согласилась. В то время мне было полных девять лет.
Как только было решено ехать, начались спешные сборы. Так как появиться в кимоно во Владивостоке было бы странно, тетя пошла со мной в магазин одежды и купила модное платье в мелкую черно-белую клетку, в обувном магазине – кожаные черные лаковые туфли и соломенную шляпку. Я нарядилась в обновы и была очень счастлива. Отца не было дома, он был в командировке. Дядя из Осаки, мама и младшая сестра проводили нас до вокзала Умэда.
Для того чтобы поехать во Владивосток, надо было отправиться из порта Цуруга в районе Хокурику. Вокзал Цуруга находился среди рисовых полей. Это маленький, но единственный международный порт, поэтому выходящих на вокзале в Цуруге было много. Я думала, что от вокзала до порта далеко, потому что не было видно ни тянущихся рядами домов, ни необходимого моря. Бегали только рикши, хотя до моря было довольно далеко. Их было совсем немного, поэтому те, кто не сумел сесть на рикшу, шли пешком, взвалив на спину багаж: перевязанные фуросики, вещевые мешки, короба. Таких было много. К счастью, нам удалось попасть на рикшу.
Рикша обгонял людей, медленно шедших по узкой дороге среди рисовых полей с тяжелыми ношами. Я с сочувствием смотрела на рикшу, по спине которого струился пот, выступавший под палящими лучами полуденного солнца. Вскоре рикша въехал в город. Улицы были такие узкие, что казалось, будто можно удариться о крыши домов, стоявших по обеим сторонам, поэтому я даже пыталась оттолкнуть их руками. Тетя смеялась.
Вот он, единственный в Хокурику международный порт. Город шумел. Повсюду были иностранцы. Рикша быстро пересек город, дома остались позади. Как только запах моря ударил в нос, перед нами открылся порт.
Впервые увиденный мною порт Цуруга отличался от порта Осака, откуда я часто отправлялась на судне на остров Сикоку, где я родилась. Но для меня это не имело значения. В душе я ликовала, когда увидела пароход «Ходзан-мару», стоявший у причала. Наконец-то я покидаю Японию!
Набережная Канагасаки! Здесь мы расстались с рикшей. На противоположной стороне гавани в ряд стояли склады и магазинчики. Тетя сказала, что здание под остроконечной крышей – это таможенное отделение. Рядом с ним находился досмотровый зал. Когда мы вошли внутрь, то увидели в просторном зале несколько узких прилавков, на которых происходил досмотр багажа. За этим зданием находилась платформа вокзала Канагасаки. Отсюда отправлялся международный экспресс «Канагасаки – Токио». Для поездки в Европу кратчайшим путем надо было приехать на поезде в Цуругу, далее – на судне во Владивосток и по Транссибу – до Европы.
Владивосток
Японцы, жившие тогда во Владивостоке, сократили название города до «Урадзио» и писали его иероглифами в двух вариантах.
До прибытия в город после того, как уже показались острова, прошло много времени. «Сейчас, сейчас появится Владивосток!» – мне не терпелось поскорее увидеть его.
Миновали остров Русский, и, когда берега с обеих сторон постепенно стали сближаться, образовав в конце концов узкий пролив, тетя начала объяснять: «Слева – Эгершельд, справа – Чуркин». Она еще не закончила объяснения, как перед моими глазами открылся пейзаж. Не очень высокие сопки тянулись с севера на запад, как бы образуя ширму. Владивосток расположился на берегах бухты Золотой Рог, действительно имеющей форму рога. Я сказала тете: «Золотой Рог – интересное название залива». – «Говорят, в Стамбуле есть залив с таким же названием. Скорее всего, оно пришло оттуда, – тетя это хорошо знала. – Это глубокий природный залив, врезающийся в сушу на семь километров».
Я заметила, что сопки, отражавшиеся в Золотом Роге, были покрыты лесом только до середины, а дальше, до самых вершин, не было ни одного дерева. На голом месте не было домов, и это меня изумило. С судна было видно несколько лентообразных дорог, опоясывающих склоны. Между деревьями виднелись дороги, напоминавшие лестницы, спускающиеся с сопок вниз.
Я впервые видела лысые горы и с интересом смотрела на них. Тетя объяснила: «Давным-давно, лет сто назад, здесь была непроходимая тайга. Дорог не было, только тропы животных, водились тигры. Но когда стало известно, что Золотой Рог – хорошая естественная гавань, то Россия, имевшая мало портов, приступила здесь к строительству военного порта. Вырубили лес и вдруг заметили, что порт вырос, а деревьев не осталось. Поэтому спешно стали сажать деревья, но посадили только до середины сопок, а продолжить до вершины не хватило терпения или же не было необходимости. Главное было построить порт, поэтому остались лысины».
Судно подошло к причалу, на набережной было оживленно. Я с нетерпением стала наблюдать за берегом. Удивительно! На причале толкалось много встречающих. В японских портах такого не наблюдалось. Европейцы, корейцы в чогори, японцы в кимоно. Это было понятно. Но были невиданные раньше одежды и прически восточных людей, темно-синяя одежда, очень грязная; мужчины с длинными волосами, заплетенными в многочисленные косички, спускающиеся по спине из-под черных круглых шапочек, в виде чашечек, на головах. Они кричали, обнажая желтые зубы. Я прижалась к тете. Она засмеялась и сказала: «Это китайцы». – «Страшно. Наверное, покупают детей». – «Нет. Не бойся. У них только вид такой, но они добрые. Те, которые громко говорят, – кули. Они носят груз на спине и кричат, потому что предлагают работу», – объяснила тетя. – «А, грузчики». – «Да, они доставляют груз до дома, как бы ни было далеко».
Так как это были времена «сибирской экспедиции», то было много японских военных. Среди европейцев были не только русские, но и американцы, немцы, французы, хотя все они похожи. Так как Владивосток – международный порт, то здесь живут люди разных стран и через него проезжают в Европу люди разных национальностей.
Я убедилась, что это в самом деле международный порт. Тетя сказала, что напротив причала находится железнодорожный вокзал, оттуда отъезжают люди, направляющиеся в европейскую часть России и в Европу.
По словам тети, в настоящее время во Владивостоке проживает около четырех тысяч японцев, но китайцев и корейцев значительно больше и, наверное, даже больше, чем русских. Тетя также сказала, что восточные люди образовали китайский квартал, корейскую слободку и японский район и проживают там свободно, не смешиваясь, изолированно друг от друга. Русские тоже ими не интересуются. Они переселились сюда с далекой Украины, из европейской части России и не считают себя коренными жителями.
– Говорят, что давным-давно китайцы приезжали сюда, привлеченные дарами моря и гор. Русские появились здесь, когда военный корабль спасался от шторма и зашел в Золотой Рог. В царской России было мало удобных портов, и, так как Золотой Рог является удобной природной гаванью, было решено построить здесь порт. После революции количество японцев быстро росло. Военные Америки, Германии, Чехословакии начали интервенцию. Японское военное командование тоже отправило «экспедиционные войска» в Сибирь. Во время революционных боев в городе велась ожесточенная борьба, поэтому лучше было не выходить на улицу и прятаться дома. Если посмотреть на порт, то можно было увидеть американские военные корабли с направленными на город пушками, готовыми выстрелить в любую минуту. Глядя на это, я умирала от страха. Но победила революционная армия. Американцы, чехи, немцы вывели свои войска. Только японцы почему-то оставили свои военные силы. Японские офицеры разгуливали по городу, как хозяева, расправив плечи, с палашами. Видя их, японцы чувствовали себя в безопасности, а русские непонимающе взирали на японских военных, – тетя как будто говорила это не мне, а самой себе.
Мы сошли с судна и вместе с двумя-тремя знакомыми, которые пришли нас встречать, поехали не к тете домой, а к Адзума-сан – ее двоюродной сестре. Ее дом находился на Фонтанной, и, если повернуть от улицы Китайской, это был второй или третий двухэтажный дом из красного кирпича в европейском стиле модерн. Внутри было все в японском стиле – с татами. Муж Адзума-сан был зубным врачом и содержал лечебницу европейского типа.
Лечебница находилась в японском районе, жители которого сохранили японский образ жизни: обычаи, язык (хотя и разные диалекты – нагасакский, кумамотский, префектуры Сага). Говорили на «владивостокском японском», поэтому я с трудом их понимала.
Покинув дом Адзума, мы направились в дом тети. Ехать решили на извозчике, так как было далеко и у нас было много багажа. Кучерами были русские и китайцы, корейцев не было. Тетя выбрала русского кучера. У него была окладистая борода, и он был похож на медведя, но добрый на вид. Повозка спустилась вниз по Фонтанной и, миновав Китайскую, выехала на главную улицу города – Светланскую. Фонтанная начиналась от сопки Орлиное Гнездо. У основания сопки раньше били ключи, поэтому улица получила такое название. Светланская была вымощена брусчаткой, поэтому повозка прыгала по булыжникам, издавая ритмичный звук. По обеим сторонам в ряд стояли солидные каменные здания в европейском стиле модерн. Были и здания в русском стиле, непохожие друг на друга ни по цвету, ни по типу постройки. Казалось, что я еду по музею. Было очень красиво.
– Красивая улица, – сказала я, глядя на эти здания.
– Старое название улицы – Американская. Она получила такое название в 1859 году в честь корвета «Америка»; второе свое название – Светланская – она получила в 1873 году, когда Владивосток стал главным военным портом на тихоокеанском побережье России, в честь корвета «Светлана», так я слышала, – сказала тетя.
Тетя рассказывала мне о городе: «Зимой повозки сменяются большими санями». Я представила, как несусь на тройке по снегу…
Повозка приближалась к огромному красивому зданию церкви и, немного не доезжая его, повернула наверх, поднимаясь по склону. Тетя объяснила: «Отсюда начинается Пушкинская улица». Покидая Светланскую, я любовалась сверкающими золотом луковичными куполами.
Как раз в тот момент начался вечерний звон. Этот звук ровно плыл над окрестностями. Оглянувшись, я увидела, что люди, поднимавшиеся по склону, остановились, мужчины сняли головные уборы, женщины крестились. Все замерло в необыкновенной красоте. «Русские – глубоко верующие», – догадалась я, и тетя подтвердила. Я почувствовала, что значит вера в душе и жизни русских.
Улица Пушкинская получила свое название в честь поэта Пушкина. Здесь было много культурных зданий: краснокирпичное капитальное здание ГДУ (Государственный дальневосточный университет. – Прим. ред.); рядом с ним – красное кирпичное, окруженное просторным двором здание немецкой кирхи; на пригорке поблизости располагались городская библиотека, музыкальный институт, «коричневая» гимназия, чуть подальше – польский католический костел. На возвышении среди скал, как замок, стоял Дом культуры. Мне казалось, что Пушкин, смеясь, появлялся отовсюду.
Дом тети находился на улице Металлистов на склоне сопки, там, где расположен Жариковский сквер и заканчивается Пушкинская. На углу Пушкинской и Металлистов была небольшая китайская лавка, рядом – детский сад и сразу – дом тети. Он располагался в закрытом дворе, между детским садом и домом с белыми стенами, у подножия горы. Дом был построен в истинно русском стиле – из дерева и одноэтажный. Именно так выглядели все частные русские дома. Улица была очень тихая, хоть и рядом со Светланской. За домом она заканчивалась, и начинался крутой склон. Этот дом на некоторое время стал моим жилищем. Мне хотелось поскорее посмотреть его внутри, и я быстро взошла на крыльцо.
Я полюбила Владивосток
Месяц прошел очень быстро. Приближался день отъезда. Я не хотела возвращаться в Японию.
Владивосток притягивал меня. Я уже привыкла к китайцу с косичкой в лавке на углу. Сначала я его боялась, но постепенно стала понимать и ходила к нему за покупками каждый день. Общаясь с ним, я почувствовала, что он добрый человек, подружилась с его семьей. У его жены были маленькие ножки, и она ходила медленно, как гусыня. У них был мальчик 5–6 лет. Он был шалун и всегда, сделав что-нибудь плохое, убегал от мамы, чтобы она его не наказала. Мама бегала за ним с криком, вперевалку. Она никак не могла поймать его. Шоухай (что значит по-китайски «ребенок») иногда останавливался, показывал маме язык и опять убегал. Смотреть на них было очень забавно.
Тетя водила меня на рынок, там я встречалась с кореянками. Они ходили большими шагами, покачивая бедрами, с большим грузом на голове. Когда они встречались со знакомыми, то начинали громко разговаривать, как будто ссорились. На них тоже было интересно смотреть.
Молодые русские женщины – стройные и красивые. Но с возрастом они почему-то полнеют, среди них есть женщины с животом, как пивная бочка. По натуре все добрые, любезные, простые и привязчивые люди. Мне нравился такой характер.
А еще были цыгане. Этот необычный народ, неизвестный в Японии, не живет на одном месте. Когда наступала весна и лед в Золотом Роге и Амурском заливе таял и исчезал, обязательно откуда-то приезжали в кибитках цыгане. Они останавливались в поле, где-то в Гнилом Углу, и оттуда приходили в центр города. У них были темные красивые рельефные лица, черные, как угли, глаза и яркие губы. Одеты они были в разноцветные длинные национальные костюмы. На груди висели своеобразные бусы в несколько рядов. Молодые девушки играли ритмичную музыку на бубнах, кастаньетах, позвякивая металлическими бусами, и танцевали, собирая вокруг себя людей в парке, на пустыре или на рынке. Женщины постарше исполняли красивым альтом печальные любовные песни. А цыганки-старухи зарабатывали гаданием на картах. Пока женщины работали, мужчины играли в азартные игры, занимались контрабандой или кражей.
В городе русские всегда были осторожны с ними, но относились к ним лучше, чем к японским солдатам. В душе русские ждали приезда цыган. Они говорили, что, когда слышны звуки тамбурина, кастаньет и песен, наступает успокоение: значит, долгой зиме пришел конец. Приезд цыган был одним из признаков наступления весны во Владивостоке. Осенью, когда листья опадали, цыгане куда-то незаметно исчезали. Тетя коротко объяснила мне: «Они как перелетные птицы». И это казалось очень романтичным.
Владивосток тянул меня необъяснимой магией. К тому же я уже научилась бытовому разговору на русском языке. Мне стало интереснее жить в этом городе, и было очень жаль бросить все и вернуться на родину. Но я не могла сказать, что не хочу возвращаться домой. Странно, но дядя и тетя тоже как будто бы забыли о моем отъезде и ничего не говорили об этом, несмотря на то что с сентября начинался второй семестр и я должна была идти в школу.
В тот день я набралась смелости и открыла душу перед дядей и тетей: «Если я не помешаю, вы могли бы оставить меня у вас в доме? Я не хочу возвращаться в Японию». Дядя и тетя обрадовались. Они каждый день с волнением ожидали, когда я заговорю об этом – сегодня или завтра? Теперь они успокоились и сказали: «Ты нам не помеха, наоборот, мы очень рады. Мы хотим, чтобы ты долго была у нас». Всем своим видом они выражали радость – мы уже совсем привыкли друг к другу.
Уговорить моих родителей в Японии тетя взяла на себя, а я сама решила свою судьбу и осталась во Владивостоке. Раз решила остаться, то мне надо было готовиться к занятиям в японской школе во Владивостоке с сентября, когда начинался второй семестр.
Меня приняли в японскую школу. Школа находилась на Фонтанной, очень далеко от дома тети. Мы искали кого-нибудь из друзей, живущих поблизости от нашего дома. На улице Пушкинской была прачечная Араки, у которого были мальчики, ученики пятого и третьего классов. Тетя подумала, что мне будет удобно вместе с ними ходить в школу, и повела меня к Араки, чтобы поговорить об этом с мальчишками. Муж и жена Араки встретили нас приветливо и с удовольствием согласились, но оба мальчика заявили: «С девчонками не ходим!» – и ни разу не пошли со мной. Поэтому тетя провожала меня каждый день, пока я не привыкла.
(На фото - японские школьники на улице Фонтанная во Владивостоке, 1912 год)
Школа находилась недалеко от дома Адзума в деревянном двухэтажном доме, окруженном черным деревянным забором. За воротами было жилье дворников, мужа и жены – добрых русских среднего возраста. Тетя вежливо представила им меня и попросила приглядывать за мной. Они ответили: «Хорошо. Не беспокойтесь».
В школе было 200 учеников. На втором этаже находились классные комнаты и учительская, а на первом – актовый зал, который использовался и как спортзал, там же была и раздевалка. Спортивная площадка размещалась на возвышенности и была связана лестницей со вторым этажом.
Учителя: пятеро японских, которые были направлены от министерства образования Японии, и один русский – от городской администрации. С третьего класса русский язык входил в число обязательных предметов. Фамилия русского учителя была Моисеев, и он был очень красив. Адзума как-то сказал: «Моисеев владеет японским языком лучше, чем японцы, и любит японскую кухню, часто ходит в японские рестораны». Понятно, что он дружил с детьми хозяев японских ресторанов.
Японская школа находилась на окраине японского района. Напротив, через широкую дорогу, жили китайцы. Несколько двухэтажных домов с белыми стенами стояли вдоль дороги. Между домами были узкие улочки. Я не ходила туда. Наверное, там были трущобы. В хорошую погоду китайцы, одетые в синие оборванные одежды, выходили из глубины квартала, садились перед белыми зданиями, загорали на солнце, сняв верхнюю одежду, давили вшей. Такую картину можно было наблюдать из окна классной комнаты на втором этаже школы.
Первые этажи их зданий были заняты разными маленькими лавками. На вторых жили хозяева этих лавок. У них были жены и дети. Скорее всего, это были богатые китайцы. Говорят, что бедные китайцы не могли жениться. Жены ходили медленно, переваливаясь, как гусыни. Мне было смешно. А китайцы считали такую манеру ходьбы красивой. Мне кажется, если женщина так ходит, то ей неудобно заниматься домашним хозяйством. В свободное время китаянки выходили во двор, садились перед белыми зданиями и занимались рукоделием. Их ручная вышивка была очень красива и продавалась на рынке по высокой цене.
В суровые дни зимы на улицах часто встречались мертвые бедные китайцы. При виде их я дрожала от страха и жалости. Другие ученики не обращали на это внимания. Такое зрелище не было для них удивительным. Мертвых увозила куда-то русская милиция. Во время занятий я так часто смотрела в окно, что учитель делал мне замечания. Зачем такие бедные китайцы приезжают во Владивосток? На мой вопрос ответил один японец: китайцы говорят, что «мы не приехали. Владивосток с самого начала – наш город». Я не знаю, правда или нет, что китайцы – первые жители Владивостока.
***
Самое оживленное место в японском районе – Косой переулок (ныне улица Мордовцева. – Прим. ред.). Там было много магазинов и ресторанов. Несколько детей с этой улицы ходили в школу. Они часто говорили: «Вчера к нам приходил господин такой-то».
Как-то одна подруга пригласила меня к себе, чтобы отдать журнал. Я пошла к ней в Косой переулок. Пока я ожидала ее, из широкого парадного входа вышли несколько молодых девушек, одетых в яркие нижние кимоно; заметив меня, они то ли похвалили, то ли посмеялись, выкрикнув: «А, подруга Кэйко-чан. Миленькая, хорошенькая девочка». Я, наверное, покраснела и убежала.
Я была еще маленькая, но все же смогла представить, кто такие эти девушки и что это за заведение. Спустя несколько лет я узнала о них. Существовали посредники, которые собирали девушек из бедных деревень, обманывая их, обещали, что они будут работать служанками или на текстильных фабриках, платили им маленький аванс и увозили во Владивосток или еще дальше, вглубь края, и там продавали их. Бедные девушки только во Владивостоке узнавали, какая у них «работа». Со слезами они протестовали, но все равно их заставляли работать проститутками, хозяева эксплуатировали их максимально, доводя до изнеможения, в конце концов девушки привыкали. Но был случай, когда среди них оказалась одна смелая девушка. Она пошла в консульство Японии за помощью. Однако то было время, когда открыто была разрешена торговля людьми. Хозяин показал сотруднику консульства контракт. Сотрудник сказал девушке: «Ничего не поделаешь. Надо работать до конца контракта».
Когда я была студенткой, некоторые студенты, плохо относившиеся к Японии, упрекали меня: «Твоя страна, империалистическая Япония, – дикая, потому что там официально существует торговля человеком. Тебя это не унижает как женщину?» Я не нашла ответа. В связи с проститутками я вспоминаю одно событие, которое меня потрясло.
Это случилось, когда я возвращалась из школы домой. Я шла по Китайской улице (ныне начало Океанского проспекта. – Прим. ред.) – второму оживленному району в городе. Вдруг одна японка бросилась с тротуара на дорогу. Она была босиком, в распахнутом ярком нижнем кимоно, с традиционной японской, но растрепанной прической. Сразу было видно, что она проститутка и не в своем уме. Люди ругали ее и насмехались: «Она сошла с ума! Сумасшедшая японская проститутка! – Все прохожие обратили внимание на эту картину. – Портит общественные нравы. Скорее ее поймать и увести куда-нибудь подальше!» Одни смотрели с любопытством, другие проявляли к ней сочувствие. Она была молода и красива. У нее были почти детские черты лица. Кое-кто с сочувствием смотрел на нее. Приехал русский милиционер и пытался ее поймать. Она побежала. Милиционер погнался за ней. Как соотечественница и ровесница, я не смогла дальше это наблюдать и убежала. Не знаю, как дальше сложилась ее жизнь. На вид ей было 15–17 лет. Я не могла не презирать хозяина, который довел ее до такого состояния, и также не могла простить мужчин, использовавших молодых несовершеннолетних девушек для своего удовольствия.
Россия превратилась в Советский Союз
Трагедии после прихода Красной армии, которой боялись оставшиеся во Владивостоке японцы, не произошло. Люди, перебравшиеся в бывший штаб японской армии, с облегчением вернулись в свои дома и зажили, как раньше. Снова открылась японская школа. Настоятель Урадзио хонгандзи г-н Накамура вел занятия. Всего было 20 учеников. Занятия для всех классов проводились совместно в одной комнате.
В городе было спокойно. Люди готовились к Рождеству. На рынке продавали привезенные из леса елки. Их покупали взрослые, а дети дома украшали в ожидании прекрасного праздника. Хозяйки в течение трех или четырех дней готовили разнообразные традиционные рождественские блюда, суетясь и волнуясь, однако занимались этим с удовольствием и накрывали большой стол. Посередине обычно красовался целый жареный поросенок, начиненный овощами, фаршем и гречневой кашей.
В преддверии Пасхи белили стены, делали генеральную уборку и только после этого начинали готовить. Обязательное блюдо этого праздника – кулич. Его выпекали в форме цилиндра, украшали и помещали в самом центре стола, в окружении разноцветных яиц. Как и на Рождество, ставили разнообразные блюда. Люди ходили к знакомым и поздравляли друг друга, говоря: «Христос Воскресе!» В церквях целый день шла служба. А вечером верующие зажигали большие свечи и ходили внутри церкви и вокруг нее. Медленно передвигаясь, плавно водя свечами, они громко произносили: «Христос Воскресе!» На таких праздниках русские были очень счастливы. Я тоже с восторгом принимала в них участие. Но этот год стал последним, когда люди отмечали такие национальные религиозные праздники.
***
Шло время. 27 января 1924 года неожиданно сообщили о смерти Ленина. Причина смерти точно неизвестна – то ли из-за болезни, то ли от того, что политические противники стреляли в него во время митинга… Многие люди считали Ленина великим вождем, поэтому его смерть повергла всех в горе и растерянность.
В 1925 году были восстановлены дипломатические отношения между Японией и Советским Союзом. Наконец-то открылось японское консульство, над ним снова стал развеваться японский флаг. Всех оставшихся японцев пригласили на прием по поводу празднования открытия консульства. Мы с тетей тоже были приглашены. Я впервые оказалась в обществе взрослых. Это был замечательный прием. Там было много японцев и иностранцев.
Но в последнее время обстановка в городе стала постепенно меняться. Новым руководителем Советского государства стал «великий Сталин». (Мне кажется, русские любят ставить слово «великий» как приставку перед именами. Еще неизвестно, великий Сталин человек или нет, но уже так говорят). Этот «великий Сталин», сменив Ленина, повел народ на строительство первого в мировой истории социалистического государства. Сначала он расправился с «чуждыми элементами». Тот, кто попадал под эту категорию, подвергался аресту и ссылке. Много способных русских исчезло с работы.
На следующем этапе под лозунгом «Религия есть опиум для народа» началось искоренение религии. Под предлогом, что «все священнослужители были против революции и помогали белой армии», из церквей изгнали священников, а церкви разрушили. В первую очередь был уничтожен красивый собор, который находился на углу улиц Светланской и Пушкинской. Я своими глазами видела, как взорвали красивое здание, которое люди любили и которым гордились. Я думала: «Да все же партизаны – дикие люди». Не разрушили почему-то лютеранскую кирху, находящуюся рядом с университетом, костел на сопке, японскую буддийскую молельню Урадзио хонгандзи в конце улицы Алеутской. Я не знаю, почему – то ли потому, что это были иностранные церкви, то ли просто не хватило денег.
Горожанам было велено сжечь дома все иконы. Глубоко верующие русские удивились и очень расстроились. Они чувствовали обиду. Но приказ есть приказ, и его нельзя нарушать. Поэтому они сняли иконы со стены с мыслью о «божьей каре» и, завернув их, спрятали подальше от глаз. Утром и вечером они доставали их и молились. У взрослого поколения невозможно искоренить веру полностью – не то что у молодых. Исчезли русские традиционные религиозные праздники – Рождество и Пасха, которые так нравились людям.
На следующем этапе были переименованы улицы. Светланская стала Ленинской, Алеутская – 25-го Октября и т.д.
Вместо религиозных праздников появился другой, 1 Мая – День солидарности трудящихся всего мира. Раньше это был национальный праздник весны, и он не имел религиозного смысла. Для людей, живущих на севере, приход весны – самое радостное событие. «Пришла весна! Расцвели цветы», – так радовались люди и в этот день сажали деревья. То есть это был народный праздник, но новый День всех трудящихся носил политический оттенок.
В этот день собирали студентов и рабочих, отправляя их на демонстрацию. В параде участвовала армия с военной техникой. Воздушно-десантный отряд демонстрировал свои самолеты и фигуры высшего пилотажа. На площади у Коммерческого училища учащиеся школ проводили спортивные соревнования. Но люди старшего и среднего возраста оставались дома и отдыхали, хотя уже и не готовили всякие праздничные блюда, как раньше. Остался только обычай ставить елки, но уже не на Рождество, а под Новый год.
Кстати, вслед за священниками были изгнаны аристократы, кулаки, богатые торговцы – как «чуждые элементы». Их увозили куда-то навсегда. Люди недоумевали, почему так происходит.
Считалось, что дети становились невиновными, если они объявляли о разрыве отношений с «реакционными» родителями и жили от них отдельно, поклявшись в верности Советскому Союзу. В этом случае их не преследовали и давали равные гражданские права. Каждый день в газете «Красное знамя» печатались статьи на эту тему.
Недалеко от нашего дома жила семья Колбиных. Молодая пара с горечью решила порвать отношения со своими старыми родителями. Конечно, им было очень трудно, но ничего другого не оставалось, чтобы как-то пережить это время. Оба они были учителями.
Потом появилась карточная система. Она вводилась как временная мера, чтобы путем самоограничения достигнуть нормального положения в экономике. Гражданская война разрушила заводы, остановилось производство. Поля пришли в запустение. Не хватало продовольствия и бытовых товаров. Каждому человеку давали распределительную карточку, по которой полагалось определенное количество продуктов и товаров в месяц.
Например, основного продукта питания – хлеба – для рабочих, занятых тяжелым трудом, полагался 1 кг. Для работников, занятых легкой работой, – служащих, учителей, студентов – 600 г, для домохозяек и детей – 400 г. Хлеб был черный, из ржаной муки, имел форму кирпича. Белый круглый хлеб стал мечтой. Сахара давали 200 г на месяц. Для русских этого было недостаточно, поскольку они пили чай много раз в день. Но нельзя было на что-либо жаловаться. Если кто-то жаловался, его сразу куда-то уводили: «Следуйте за нами». И если уж увозили, то безвозвратно.
Для распределения товаров везде открывались магазины – «кооперативы». Частные магазины постепенно исчезли. Большой универмаг «Кунст и Альберс» (хозяева – немцы) на Светланской и «Чурин» (русско-французский универмаг) потеряли свои здания и имущество и превратились в советские государственные магазины. Иностранных владельцев магазинов довели до банкротства, заставив платить большой налог, и они уехали домой. Больше не существовало японских магазинов. Остались лишь маленькие грязные магазинчики, которые держали китайцы в районе Миллионки. Также остались японские заведения, например фотоателье, гостиница, торговая фирма, представительство судоходной компании, корейский банк, нелегальные публичные дома. Кроме того, оставалось несколько японцев, занимавшихся неизвестно чем.
Свежие комментарии