Глава двадцать вторая
После привала разговор постепенно угас, прервался сам собой, и путники ехали в молчании, прислушиваясь к звукам леса. Довольно редкий в низовьях гор, тронутый там и сям топором дровосека, лес становился всё гуще по мере их продвижения, а к вечеру деревья плотно обступили дорогу, встали стеной, словно желая спрятать от глаз любопытных путешественников подлинную жизнь гор. Странная это была дорога: безлюдная, без указателей, без следов, оставленных проехавшими ранее. Чем выше поднимались Кеннел и его проводник в горы, тем тревожнее вели себя мулы, точно животные чувствовали в воздухе что-то, несущее опасность, но пока не замечаемое людьми. Однажды мул Кеннела даже остановился и оглянулся на хозяина, словно хотел спросить, не пора ли повернуть назад.
Добравшись до большой поляны, просматривавшейся с дороги, Вим остановился и сказал, что пора готовиться к ночлегу.
- Ночью по горам не ездят, а скоро будет совсем темно. Надо успеть разжечь костёр. Переночуем здесь и утром со свежими силами быстро доберёмся до Аллина.
Свернув с дороги на округлую поляну, Кеннел и Вим спешились, привязали мулов к дереву и принялись торопливо собирать хворост. Через четверть часа они разожгли костер, и сделали это как раз вовремя: едва он разгорелся как следует, как густая тьма окутала горы, и в двух шагах уже ничего не было видно. Путники сели у костра, наконец-то ощутив всем телом накопившуюся за день усталость. Ни есть, ни разговаривать не хотелось. Вим предложил отправиться спать, причём по очереди, объяснив это тем, что ночью могут подойти дикие звери, которых нужно будет отпугнуть.
Кеннел подумал, что огонь костра сам по себе отпугивает зверей, но спорить не стал. Он расстелил свой плащ на мягкой траве и уже через минуту провалился в сон. Ему казалось, что он проспал совсем недолго, но когда Вим растормошил его, по звездам было видно, что ночь перевалила за половину. Кеннел протер глаза и приготовился бодрствовать у костра, а его проводник захрапел.
Алые искры взлетали во тьму, вокруг грозно молчал лес. Кеннелу доводилось бывать в горах, но эти горы не походили на те, что он видел раньше. Они были какие-то нелюдимые, враждебные, и в тоже время словно наблюдающие за людьми пристальным недобрым взором. На фоне этого дикого, чуждого мира захолустный Реллех внезапно показался подлинным оазисом цивилизации. Прав был старик Стор: горы - это особый мир.
И этот мир не может не влиять на сознание людей, которые в нем родились и выросли. Он неизбежно повлиял и на Альбу-Регину. Возможно, она чувствовала себя такой же чужой в городе, как он чувствует себя чужим в горном лесу. Сколько ей сейчас может быть лет? Самое простое - отталкиваться от возраста старшей дочери. Если она родила Элеонора-Августу рано, лет в шестнадцать-семнадцать, то ей сейчас не более сорока двух - сорока трех. Но она могла быть и ровесницей двадцатипятилетнего принца или даже на год-два старше его. Тогда верхняя планка возраста - пятьдесят два - пятьдесят три года. В любом случае она должна сохранить следы былой красоты: её волосы по-прежнему золотистые, пусть в них и появилась седина, а синие глаза не успели поблекнуть.
Размышляя таким образом, Кеннел погрузился в себя и вдруг очнулся, как от толчка, мгновенно вернувшись в реальный мир. Неожиданно он услышал совсем рядом, шагах в десяти-пятнадцати от костра, звонкий женский смех. Он был заливистый, серебристый, манящий и дразнящий одновременно. Кеннел готов был подумать, что это ему всё почудилось, но тут раздалось тревожное ржание всех трех мулов. Странно. Сыщик мог поклясться, что это смеётся женщина, но откуда ей здесь взяться? Неужели какая-то горянка блуждает по дебрям глубокой ночью? Но почему тогда не слышно ни малейшего шороха, неизбежного, когда кто-то в ночной тишине передвигается по лесу?
Ржание мулов разбудило проводника. Тот вздрогнул, поднял голову и встревоженно спросил хриплым со сна голосом: "Что случилось?". Кеннел сказал про странные звуки, похожие на смех. Кроме того, в свете костра он заметил, что мулы дрожат. Вим посоветовал ни на что не обращать внимания и снова завалился спать. Через мгновение смех повторился еще раз, но уже дальше, как будто та, кто смеялась, беззвучно отступала в глубь леса. Напрасно Кеннел вглядывался во тьму: он ничего не видел, кроме смутных силуэтов ближайших деревьев. Вдруг над их верхушками пронесся смутный шум, словно из чащи взмыла вверх и пролетела большая птица. Мулы снова тревожно заржали, но потом на диво быстро успокоились и перестали дрожать. Мир снова стал таким, как прежде.
Кеннел попытался восстановить ход мыслей, но они поневоле возвращались к странному ночному эпизоду. В конце концов он пришел к выводу, что смеющиеся звуки издавала птица наподобие пересмешника, а мулы задрожали от неожиданности и еще потому, что их вырвали из дремы.
Утром он поделился предположением с проводником, но хмурый и не выспавшийся Вим не пожелал обсуждать эту тему. Проводник протер глаза кулаками, отхлебнул из своей фляжки, вместе с Кеннелом загасил костер и посоветовал не возиться с завтраком: чем быстрее они отправятся в путь, тем быстрее наконец окажутся в Аллине.
Серая предутренняя дымка сменилась солнечным утром, и Кеннел словно впервые увидел красоту гор - их густых лесов, узких быстрых рек, острых вершин и светло-синего неба над ними. Мулы, хорошо отдохнувшие или уже привыкшие к лесу, вели себя спокойно, поднимались по крутой тропе легко и путники еще до полудня подъехали к селению, лежащему в узкой долине, зажатой между двумя горами. Это и был Аллин.
Издалека он казался весьма живописным, но когда Кеннел и Вим спустились в долину, то в глаза сразу же бросилась бедность. Глядя на скудость Реллеха, главного города провинции, Кеннел понимал, что горные села будут выглядеть ещё хуже, но не предполагал, насколько хуже. Старые, почерневшие деревянные хижины, жавшиеся друг к другу, словно вросли в бесплодную, каменистую землю. Рядом с ними под примитивными навесами лежали высокие штабеля дров - шанс пережить холодную зиму. На окраине деревни располагались кошары для овец, такие же убогие и почерневшие, как и дома.
На Кеннела и Вима, проезжавших по селению, жители смотрели с таким интересом, словно перед ними были не люди, а дрессированные медведи. Несколько человек, впрочем, поздоровались с Вимом, и тот ответил им на их наречии. Кеннел заметил, что здешние обитатели отличаются от населения Реллеха не только одеждой, но и внешностью.
Женщины носили тёмно-синие или тёмно-красные юбки до середины голени и серые рубахи, украшенные красной тесьмой; на шее красовались примитивные бусы из деревянных шариков, ничем не покрашенных, сохранивших цвет натурального дерева. Мужчины обходились темно-серыми штанами и простой рубахой, лишь у некоторых на плечи были наброшены тёмно-синие куртки. Вся одежда была сшита из домотканого полотна. На ногах у взрослых мужчин и женщин было нечто вроде лаптей, плетеных из кожаных полосок, а ребятишки и подростки бегали босыми. И мужчины, и женщины отличались средним ростом, крепким коренастым телосложением, смуглой кожей и резкими чертами лица. Волосы у них были чёрные, глаза карие или серые. Жители Аллина выглядели суровыми и даже измученными: неудивительно, учитывая, какую трудную жизнь они вели.
Староста деревни, который приходился проводнику четвероюродным братом и у которого тот обычно останавливался на ночлег, принял их радушно, но не без удивления.
- Я не ждал тебя так скоро. Ты ведь был у нас два месяца назад.
Вим что-то пробормотал о том, что "дела требуют" новой партии камней, не уточняя, какие именно.
- Камней будет мало, - ответил староста, - сейчас их не так легко найти. Ладно, проходите в дом, сначала обед, потом дела.
Большая горница, в которую вошли гости, была полутемной: небольшие окна пропускали мало света. Один угол занимала большая печь, сложенная из серых камней. Кроме двух длинных лавок по обе стороны простого стола, сундука и полок с глиняной и медной посудой в горнице больше ничего не было. Вошла жена старосты, постелила на стол домотканую скатерть, обшитую по краям красной тесьмой, разогрела в печи грибную юшку и баранье жаркое. Юшку ели из глиняных тарелок деревянными ложками, жаркое запивали водой из родника. Староста сидел за столом вместе с ними, но то и дело на минуту выходил в сени: любопытные односельчане приходили в дом один за другим и интересовались, зачем приехал Вим и будет ли он снова обменивать утварь и инструменты на камни.
После обеда Вим пошел в сени поговорить с искателями камней. Кеннел остался наедине со старостой и, воспользовавшись удобным случаем, спросил его, не помнит ли тот принца Максимиллиана, но оказалось, что тот всегда проезжал мимо Аллина, но никогда в нем не останавливался даже на час. А вот его дочь, нынешняя королева, когда два года назад приезжала в феврале в горы, оказала ему, старосте, высокую честь и выпила в его доме кубок горячего вина. Правда, и кубок, и напиток были её собственные, а не старосты, и наливал вино виночерпий, но всё равно принцесса просидела у камина в этой самой горнице целых полчаса, а вокруг сидела её свита.
- Очень в тот день погода была ужасная - сильный ветер и такая промозглая сырость, до костей пробирала. А у моего очага ее высочество согрелась и продолжила путь.
- Разве февраль - не самый неудачный месяц для путешествий в горах?
- Самый неудачный, - подтвердил староста. - Но ее высочество, то есть ее величество, не убоялась непогоды.
Убедившись, что из старосты больше ничего интересного выжать не получится, Кеннел вышел в сени, где Вим как раз завершил переговоры с каким-то горцем со сложно произносимым именем, искателем камней. Горец предложил пойти за камнями в его хижину, и Кеннел решил составить Виму компанию. По дороге искатель камней непрерывно говорил, смешивая слова общего языка и своего диалекта, так что Кеннел понимал половину сказанного или даже меньше, потому что мужчина еще и немного заикался. Его смуглое лицо было покрыто множеством морщин, но судя по не тронутым сединой волосам и быстрым легким движениями, искателю камней не было и сорока лет.
- Искать камни нелегко...безопасно, там маленькие... ходил по всем тропам... где большие красные не хочу... страшно... хорошо, а рассудок лучше... хватило одного раза... руку ломал... не к ночи будь помянуты... не трус... никто не ходит...
- О чем он говорит? - шепотом спросил Кеннел у своего проводника.
- Объясняет, почему мало камней, - так же шепотом ответил тот.
Хижина искателя камней стояла на краю деревни рядом с пастбищем. Когда они подошли к ней, во дворе из колодца брала воду девушка лет шестнадцати-семнадцати, босая, невысокая, довольно симпатичная.
- Моя дочка Цвернитланел, - с улыбкой пояснил горец. - Красивая, правда?
Кеннел и Вим охотно согласились, что девушка недурна.
Обстановка в доме искателя камней мало чем отличалась от обстановки в доме старосты: тот же полумрак, та же примитивная мебель. Оказалось, что камни он прятал в тайнике, устроенном в печи. Когда он выложил их на стол, Кеннел удивился такой предосторожности: полдюжины серовато-синих камней размером с фасолину меньше всего походили на сокровище. Впрочем, учитывая бедность жителей деревни, для них это действительно была большая ценность. Вим отдал за камни небольшой топор и медную сковородку, снял с шеи кожаный мешочек на прочном кожаном шнурке и переложил в них камни. Едва он закончил эту операцию, как в хижину вошла Цвернитланел и остановилась у двери, глядя на гостей исподлобья, с любопытством и застенчивостью одновременно.
Отец что-то сказал ей на своём наречии и засмеялся.
- Я разрешил ей говорить... чужими не говорят... я добрый, разрешил...
Цвернитланел с высокими скулами, черными бровями вразлет и ровной смугловатой кожей представляла собой единственный симпатичный типаж в Аллине - типаж, безмерно далекий от типажа золотоволосой Альбы-Регины.
Девушка что-то сказала, а поскольку она говорила только на местном наречии, Виму пришлось выступить в роли толмача.
- Она спрашивает, правда ли, что в Реллехе у каждой женщины по три платья. Я ответил ей, что у богачек и по пять может быть.
- Выходи за меня замуж, - улыбнулся Кеннел, - я тебе десять платьев куплю.
Хотя все участники разговора понимали, что это шутка, девушка отнеслась к ней неожиданно серьезно, стала громко говорить и размахивать руками.
- Она говорит, что в их селение девушки выходят замуж только за своих.
- А если бы я был принц, - не хотел угомониться Кеннел, - пошла бы за меня?
Тут отец девушки рассмеялся.
- Принцы на наших не женятся.
- Один женился, - заметил Кеннел, но горец никак не прореагировал на его слова.
- На следующий год... замуж... троюродный брат... через год, - сказал он и махнул Цвернитланел рукой. Девушка вышла, а ее отец предложил мужчинам выпить можжевеловой настойки по случаю удачной сделки.
Она оказалась столь отвратительна, что Кеннел и Вим едва пригубили, зато поселянин себя не обидел и вскоре захмелел. Опьянев, он начал рассказывать Виму какую-то бесконечную историю о том, как делил участок с соседом. Кеннел незаметно встал и вышел из хижины на свежий воздух, справедливо полагая, что лучше пройтись по деревне и попытаться поговорить с местными, находящимися в трезвом состоянии.
Но разговор не получился: все делали вид, что не понимают его язык, а может, и вправду не понимали. Вот еще вопрос: на каком языке тогда объяснялся Максимилиан с Альбой-Региной? Понятно, что любовь - это больше глазами, губами и руками, но всё-таки речь шла о будущей принцессе. Единственной пользой, которую Кеннел извлёк из прогулки по Аллину, было небольшое упражнение в арифметике. В селении он насчитал 24 дома. Если предположить что в каждом живёт два-три поколения - а это 7-10 человек, то население никак не превышает 240-250 душ. Из них треть дети, из оставшихся взрослых половина мужчины, стало быть, женщин здесь около 80. Десяток старух, сорок молодух и девиц, итого в Аллине насчитывается примерно тридцать женщин среднего возраста. Но среди них Кеннел не заметил никого, хотя бы отдаленно похожего на Элеонору-Августу, а ведь королева, как утверждал Октавиан Стор, сильно напоминает свою мать.
Выяснив это, сыщик утратил окончательно интерес к Аллину и готов был хоть сейчас отправиться в дальнейший путь, но Вим не согласился.
- Хватит нам и одной ночевки в лесу. Переночуем у старосты и выедем на рассвете. Так оно будет спокойнее и безопаснее.
Возможно, ночёвка в доме старосты действительно была безопаснее, чем в лесу, но точно не комфортнее. Спать пришлось лежа на полу, вдыхая спертый душный воздух, пропитанный резкими запахами еды и не очень-то чистых тел. Вдобавок к той стене, у которой лежал Кеннел, примыкал свинарник, и слух сыщика периодически услаждало мелодичное хрюканье.
Когда путники вскоре после рассвета покинули селение, Вим сказал:
- Знаете, о чём я всегда думаю, уезжая из Аллина? О том, какое это счастье, что мой дед поругался со старостой и в результате я родился не здесь.
Свежие комментарии