Отрывки из книги Ёнэко Тоидзуми «Сирень и война»
Я тоже ученица «коричневой» гимназии
25 марта 1927 года я окончила японскую школу во Владивостоке. У нас появилась проблема. Мама (я уже так стала называть тетю) хотела, чтобы я вернулась в Японию и поступила в женскую гимназию. Из пятерых моих одноклассниц две собирались вернуться в Японию. Одна хотела поступать в женскую школу, другая – в высшую. Они звали меня с собой. Остальные хотели остаться во Владивостоке и работать в японских торговых фирмах. Дядя Кузьма предлагал мне поступить в русскую женскую гимназию: раз уж я приехала сюда, нужно совершенствовать знание русского языка. Я колебалась. Знакомые тети говорили ей, что если я буду учиться в русской школе, то я «покраснею», то есть стану коммунисткой и не смогу выйти замуж за японца. Так было, потому что японцы считали «красных» русских последователями партизан и боялись их.
Человек, который повлиял на мое решение, – это г-н Ватанабэ Риэ, генеральный консул во Владивостоке. И японцы, и русские уважали его как замечательного дипломата. Он хорошо знал русский язык. В качестве почетного гостя при полной форме г-н Ватанабэ присутствовал на выпускной церемонии в нашей школе. После церемонии он подошел ко мне. Все смотрели на него, а он, не обращая на это внимания, сказал мне с улыбкой: «Это ты собираешься поступать в русскую женскую гимназию? Это прекрасно. Смелый поступок. Я, со своей стороны, хочу тебя поддержать». Он протянул руку в белой перчатке и пожал мою руку. В зале раздались аплодисменты. Все меня поддерживали. Как японке, мне было бы стыдно не оправдать их доверие, надо стать хорошей ученицей. Я поклялась. Я уже не колебалась.
Впоследствии, когда люди были благодарны мне за знание русского языка, приносившее пользу обществу, я вспоминала дядю Кузьму и г-на Ватанабэ и была от души им признательна.
За границей часто случается общаться с дипломатами. Большинство из них, вплоть до секретарей, относились к соотечественникам с чувством превосходства. Очень редко встречаются такие скромные люди, как г-н Ватанабэ, поэтому все его уважали.
Еще один дипломат, которого я уважала от души, – тогдашний посол Японии в Москве г-н Сигэмицу. Я видела его, когда еще ходила в японскую школу. Когда посол возвращался в Японию через Владивосток, мы, японцы, проживающие здесь, и школьники с учителями провожали его на морском вокзале. Он уже был на пароходе, когда мы пришли на причал. Около него стояли 4–5 японцев. Г-н посол приветствовал всех провожающих с палубы. Увидев школьников, махавших ему руками, г-н Сигэмицу, не слушая окружающих, прихрамывая, спустился по трапу. Пожимая руку каждому ученику, он говорил: «Спасибо! Спасибо! Учитесь хорошо». Я не могла забыть его слова и отношение к нам. «Замечательный человек» – такое он произвел на меня впечатление.
Потом, после окончания Второй мировой войны, его повесили в тюрьме Сугамо как военного преступника. Когда я узнала об этом, мое сердце сжалось, и я подумала: «Так жалко, что мы потеряли замечательного человека». Тогда в Маньчжурии многие молодые перспективные офицеры совершили самоубийство, испытывая чувство вины за войну. Я сожалела о них. Если бы они остались живы, то могли бы сделать много полезного.
Занятия в русской школе начинались 1 сентября. После окончания японской школы до учебы оставалось еще шесть месяцев. У меня не было достаточных знаний по русскому языку, чтобы поступить в русскую женскую гимназию. Поэтому я должна была заниматься дополнительно, посещая занятия в частной школе на Эгершельде. Так как русская грамматика сложна даже для русских детей, они тоже ходили в эту школу.
В японской школе не преподавали английский язык, и мне пришлось учиться еще и английскому. Я ходила в школу английского языка «Гаррис Смоллер» братьев-англичан. Оба были профессорами в университете и в то же время открыли частную школу, пользовавшуюся популярностью среди горожан.
Спустя 70 лет я узнала из документов, что этих профессоров тоже арестовали, подвергли пыткам во времена сталинских репрессий и в конце концов расстреляли. Это известие очень меня расстроило...
1 сентября я вместе с Тамарой пошла в «коричневую» гимназию. Она находилась близко от моего дома, на улице Пушкинской. Недалеко от школы была немецкая церковь, рядом с ней музыкальная школа, чуть дальше – университет. Улица Пушкинская – место, где располагались различные учреждения культуры.
Гимназия занимала трехэтажное каменное здание. Войдя в него, я удивилась, увидев роскошный интерьер. Здесь раньше учились только дети аристократов и богатых. Это было похоже на дворец. В коридоре стояли большие мраморные колонны. На потолках в зале, как в церкви, на лестницах были красивые изображения Венеры и ангелов. Особенно красив был потолок большого зала на третьем этаже, раньше там была часовня. Говорили, что до революции здесь преподавали только священники и монахи.
Каждый день занятия начинались с молитвы в часовне. Еще недавно в этой гимназии учились девушки из аристократических и богатых семей, мечтая о счастливой жизни. А сейчас – девушки из обычных семей. Это одно из изменений, которые принесла революция. Учеба была бесплатной, но я, как иностранная гражданка, должна была платить. Я была единственной японкой в этой школе. Среди многих корейцев, проживающих во Владивостоке, была только одна кореянка из интеллигентной семьи, которая приняла русское гражданство. Китайцев не было. Несмотря на то что я гражданка Японской империи, армия которой совершила интервенцию в Россию, выступив против революции, и убивала русских солдат, одноклассницы принимали меня тепло и без предубеждений.
Здесь кроме Тамары я приобрела близких подруг – Шуру Канжурину и Зою Родионову. Шура – красивая девушка. Она была пионеркой, отлично училась, и ее избрали председателем ученического комитета.
Пионерская организация – это культурный, политический и образовательный коллектив детей в возрасте до 18 лет. Пионеры – это привилегированное сословие, которое поддерживали коммунисты и правительство. Вступить в пионеры было очень сложно, потому что они всегда должны быть примером для других.
Тамару несколько раз приглашали вступить в пионеры, но она отказывалась. «Я простая обыкновенная девушка и не смогу стать примерной ученицей», – такой ответ был отговоркой. Мне она сказала правду: «Я не хочу лишиться свободы. Я ненавижу коммунистов. Они арестовали и убили моего безвинного отца». Ее отец Симонов был максималистом, поэтому его арестовали. В тюрьме он заболел, и его освободили, но через два года он умер.
И все-таки Тамара и Шура уважали друг друга, и их отношения были хорошими. Шура, Тамара, Зоя и я стали близкими друзьями.
Страшные дни
По пути из университета домой я каждый день заходила к русской учительнице музыки на улице Фонтанной. Занятия на пианино продолжались в течение часа. В тот день я после занятий спустилась по улице Китайской и на углу повернула на самую оживленную улицу – Ленинскую. Вдруг меня окликнул незнакомый голос по-русски. Я оглянулась. Молодой человек, поприветствовавший меня улыбкой и дружеским голосом, был мне совсем незнаком.
– Кто вы? – спросила я, настороженно вглядываясь в его красивое лицо. Он слишком беззастенчиво для первой встречи обратился ко мне, девушке-иностранке, поэтому я проявила бдительность. Он заметил мою настороженность.
– Ой, извините. Я не такой человек, как вы думаете. Я... – он достал из внутреннего кармана костюма удостоверение личности и показал мне, озираясь, не видит ли кто.
По фотографии я узнала, что это действительно его удостоверение, но одновременно у меня появился страх: он был из ГПУ, которого люди боялись больше всего. Слишком много раз в последнее время я слышала о ГПУ. Если кто-то произносит хоть одно слово против правительства на каком-то собрании или же в очереди за распределением продуктов и товаров, сразу на месте его хватают и увозят в ГПУ, и этот человек больше не возвращается. Я вспомнила эти слухи и засомневалась в своих действиях. Почему меня остановил сотрудник ГПУ? Сердце тревожно забилось.
– И... у вас какое-то дело ко мне? – еле-еле выговорила я.
– Я прошу вас пройти со мной в наше главное управление, – сказал он с улыбкой, очень скромно и вежливо.
В этот момент я не смогла двигаться, поскольку окаменела от страха. Наверняка я побледнела. Почему меня уведут в ГПУ? Что я сделала? Кто-то оклеветал меня?
– Почему я должна идти в штаб ГПУ? Это какая-то ошибка. Во-первых, я ничего плохого не сделала. Сейчас я иду домой после занятий на пианино, – я старалась убедить его в своей невиновности.
– Нет, это не ошибка. Вас зовут Ятакэ Ёнэко. Вы учитесь на третьем курсе по кафедре русской филологии на педагогическом факультете государственного университета. Национальность – японка. Друзья называют вас Нина Ятакэ. Ну, как? Я не ошибаюсь? – спросил он спокойно с улыбкой.
– Вы хорошо проверили. И почему я должна идти в ГПУ? – спросила я еще раз.
Перебивая мой вопрос, он ответил:
– Я не знаю. Вы ничего плохого не сделали. Я должен проводить вас в штаб, не причинив вам вреда, – это моя обязанность.
– Проводить? Не надо провожать меня. Я хорошо знаю, где находится ваш штаб!
«Какие проводы, ты поставил меня в такое положение!» – вертелось у меня в голове. Я постепенно успокаивалась.
– Если вам неудобно идти рядом со мной, то не обращайте на меня внимания. Идите впереди, а я пойду следом за вами, – произнес он медленно и отступил назад.
Что бы я ни говорила, у него на лице неизменно была улыбка, и весь он – само джентльменство. У молодого человека были красивые синие глаза, но острый профессиональный взгляд. Его глаза говорили, что, даже если мы пойдем раздельно в толпе, убежать от него невозможно. Прохожие не обращали на нас никакого внимания. Им казалось, что молодая пара идет дружно и иногда шутит. Со временем мое напряжение несколько спало. С холодной улыбкой я сказала ему:
– Мне все равно, идти с вами вместе или отдельно.
– Тогда пойдем вместе. Это более естественно. Хорошо? – он бесцеремонно пошел рядом.
Окружающие наверняка думали, что мы одноклассники. Мне это не нравилось, но я не хотела признавать свое поражение и сказала, что он может идти рядом со мной. Этого можно было бы и не говорить. На оживленной улице, днем никто не предполагал, что я была полностью в руках ГПУ. Наверное, те, кто вдруг исчез без причины, были так же уведены, как и я сейчас. И что ждет меня дальше в страшном здании ГПУ? Может, меня убьют без доказательств? Страх сразу охватил меня. Хотелось убежать, кричать громко и убежать! Но я не могла. Может быть, гэпэушник рассчитывал, что по неопытности я попытаюсь убежать, и, возможно, незаметно меня окружали еще несколько сотрудников.
Я знала, что ГПУ – это коварная организация, наводящая бесконечный ужас. Когда задержали дядю по обвинению в максимализме, я увидела жестокость ГПУ: его арестовали, заключили в тюрьму и отправили в ссылку. Ничего не объяснили, было неизвестно даже, в чем его вина. Слава богу, через год его освободили! Это событие оставило глубокую душевную травму в моем детстве. Страх и ненависть к ГПУ!
У жителей, хотя они не говорили ни единого слова, тоже были наихудшие чувства к ГПУ. Ходили слухи, что это чудовищно жестокие органы. Не только «реакционеров» и «чуждых элементов», но и людей, стоявших в очереди за покупками, критически высказывавшихся от усталости, тут же приглашали: «Ну-ка, сюда» – и уводили в неизвестном направлении. Где эти «элементы» находятся? Такое сейчас время. «Если раз увезли, то это все. Никогда обратно не возвращается», – так говорили тогда.
В последнее время внимание ГПУ было обращено на иностранцев. Японцы без определенного места работы говорили, что, когда виза закончится, им прикажут возвращаться на родину. Пока я не слышала, чтобы ГПУ дотянулось до японцев. То есть я первая? Для чего такое обращение со мной, девушкой, которую можно просто выслать по окончании визы, ведь продлить ее будет невозможно?
Что касается меня, мне кажется, что их целью не является изгнание меня из СССР. Худший вариант – подозрение в шпионаже. Гражданка Японии спокойно ходит в советский университет. Это может быть «подозрение». Я не шпионка. Я сама хорошо знаю себя, но доказательств нет. Они не смогут наказать меня. Тогда с какой целью? Почему? Я снова стала терять самообладание. Если я не возвращусь домой, что будут делать мои тетя и дядя? Как они будут беспокоиться! Не зная, кто и куда меня увез, как сильно они опечалятся!
По улице проходит много людей. Но в такой критический момент я не вижу ни одного знакомого. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь заметил меня.
Мы пришли в здание ГПУ на улице 25-го Октября (ныне Алеутская. – Прим. ред.). Краснокирпичное капитальное здание больше десяти лет не меняло свой внешний вид. Хозяева менялись несколько раз. Сначала в нем размещалась гостиница. Когда я приехала из Японии, здесь был штаб японской армии. После эвакуации какое-то время здесь жили японцы. А сейчас – штаб ГПУ (речь идет о здании на Алеутской, 44, где ныне размещается УВД Приморского края. – Прим. ред.).
Если подниматься по парадной лестнице с широкими каменными ступенями, то по левой и правой сторонам здания видны маленькие окошки. Молодой человек подошел к правому и перебросился несколькими словами с человеком за окошком. Потом он вернулся ко мне и передал бумагу: «Это пропуск. Войдите через центральный вход», – сказал он, поклонился и быстро ушел.
Сначала он представился сопровождающим. Когда он привел меня сюда, его работа завершилась. Он ушел, а я? Часовой потребовал показать пропуск. Я показала. Дверь открылась, и появился офицер среднего возраста. С ним я поднялась на второй этаж. Он постучал в дверь предпоследней комнаты. «Войдите!» – послышался низкий голос из комнаты. Офицер открыл дверь, предложил войти, закрыл за мной дверь и ушел. Я поняла суть его службы, только когда услышала его шаги.
В центре комнаты третий гэпэушник в форме сидел за рабочим столом. Чтобы привести одного человека в ГПУ, потребовалось два человека. «Зачем такие окольные пути?» – подумала я. Вести допрос будет другой, то есть третий человек.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – он бросил взгляд на меня и предложил стул напротив него. Я со страхом села. – Добро пожаловать! Несмотря на занятость, вы любезно пришли. Наш разговор не будет долгим. Но это зависит только от вас, – неясно, то ли он приветствовал, то ли объяснял.
Я ответила просто поклоном, так как не смогла произнести ни слова, потому что сдавило грудь: перед ним на столе лежал черный пистолет. Это вызывало еще больший страх. Возможно, он собирался угрожать мне пистолетом – сердце тревожно забилось, возможно, он убьет меня – ощущение ужаса охватило мою душу, и я содрогнулась. Я старалась держать себя в руках, но не могла. «Какая я трусливая! Может, из-за молодости...» – подумала я.
– Вас зовут Ятакэ? Ёнэко? Правильно? Как учеба? Правда, вы отличница, не надо беспокоиться, – он с улыбкой начал говорить неожиданные слова. – Скоро вы окончите университет. А потом? Такой отличнице, как вы, я думаю, лучше учиться в Московской академии (здесь и далее речь, скорее всего, идет о Московском государственном университете. – Прим. ред.), чем работать.
Зачем они привели меня сюда? Почему он повторяет, подчеркивая «отличница», «отличница»? Если это комплимент, то он слишком долго говорит. Как будто зря тратим время. Я уже была еле живая... Лучше бы прямо сразу сказал о цели. Эта цель может шокировать, зато буду знать. Перед глазами пистолет – его дуло было направлено на меня, и я ничего не могла сказать.
– Вы любите учиться? – продолжал он. Он знает мои интересы. – Любите, да? – повторил он.
Я молча кивнула головой.
– Тогда решено. После университета вы пойдете в Московскую академию.
Он шутит, что ли, такими неожиданными словами. Неужели они привели меня, чтобы вести такой разговор? Я очень хотела сказать все, что думаю, но тело била дрожь, и слова застревали где-то внутри. Он наконец-то заметил мое странное состояние. С сомнением спросил:
– Что с вами? Почему вы молчите? Успокойтесь. Не надо напрягаться. Никто вас не съест.
Собрав силы, я сказала прерывистым голосом:
– Тогда, пожалуйста, уберите пистолет. Я очень напугана.
– Ах, это? Прошу прощения. Я не заметил. Сейчас уберу. Я не намерен запугивать вас. Это не нужно для нашего сегодняшнего разговора, – сказал он, улыбаясь, поспешно убрал пистолет в ящик стола и продолжал: – Вот, ну как? Теперь мы сможем говорить на равных?
В каком равном положении? Что сказать? Наше положение ни в коем случае не будет равным. Я немного успокоилась после того, как он спрятал пистолет. Но все равно чувство настороженности осталось.
– Я хотела бы просто узнать, почему меня привели, – ко мне постепенно стало возвращаться спокойствие.
– Ах, по какому поводу? Дело в том, что мы хотели рекомендовать вас в Московскую академию. И хотелось бы узнать ваше мнение. Если вы не возражаете...
Московская академия (напомним: здесь и далее речь, скорее всего, идет о Московском государственном университете. – Прим. ред.). Все студенты мечтают попасть в это самое высшее заведение науки, поэтому очень сложно туда поступить. Тем не менее он так легко хочет туда меня рекомендовать – это неспроста. Что они потребуют за это от меня?
– О Московской академии, конечно, все мечтают, но слишком большая конкуренция. Я, иностранка, не собираюсь, потому что нет никакой надежды, – четко сказала я и ждала его ответа.
– Нет, вы сможете поступить. Мы уже все узнали для вас. Ваших результатов в учебе достаточно для рекомендации. Итак, решено. Продолжим наш разговор дальше, – он сделал паузу, не спеша перешел к следующему: – Во-первых, мы просим вас забыть о том, что вы сегодня были у нас. И мы просим дать слово, что вы ни в коем случае никому не скажете о следующей просьбе, – он смотрел мне в глаза.
– Если нужно, я поклянусь. Но это будет означать, что я приняла вашу просьбу, которая еще неизвестна мне. Меня это не устраивает, – сказала я, подчеркивая суть дела, и сама удивилась, что смогла дать такой разумный ответ. Успокоившись, я перестала бояться.
Их требование при условии рекомендации в Московскую академию было для меня неожиданным. Они хотели, чтобы я ходила в дома японцев и информировала ГПУ об именах русских, которые дружат с японцами.
– Это очень легкая просьба, не правда ли? Вы, конечно, согласитесь? – офицер заглянул мне в глаза с уверенностью.
Может быть, это несложная работа. Но если подумать, что это значит, что имеется в виду, то ответ дать непросто. Что-то нужно было говорить. Я мучилась.
– Я затрудняюсь ответить. Я почти не общаюсь с японцами и очень редко хожу в гости к хорошо знакомым японцам. Я занята учебой в университете, поэтому я не знаю, какие русские приходят к японцам.
– Это неправда. Вы в последнее время часто бываете у японцев. Они приглашают вас на вечеринки. В японском обществе женщин немного, и всем вы нравитесь.
Он все знает. Он хвалил меня, а на самом деле требовал строго. Я поняла, что сама нахожусь под контролем. Короче говоря, он требует, чтобы я шпионила.
Шпионить – для меня самый отвратительный поступок. Если я откажусь от их требования, то меня в худшем случае выгонят из университета и вышлют из России. Но у меня дома есть дядя, которому я обязана. Мой отказ обязательно повлияет на меры ГПУ против дяди. Его ждет строгое наказание без конкретного повода. Я не могла этого допустить. Если я соглашусь, то многие невинные русские, поддерживающие доверительные отношения с японцами, могут погибнуть. Тогда я всю жизнь буду чувствовать себя доносчиком, и меня будет мучить совесть за предательство. В душе продолжалась борьба.
– Пожалуйста, скорее решайте и подпишите эту бумагу. Если вы этого не сделаете, то не сможете выйти отсюда никогда, – пригрозил офицер, усмехнувшись.
– Выберите, пожалуйста, кого-нибудь другого. Ведь я такая молодая, что я смогу сделать? Эта работа слишком трудна для меня.
– Вы сможете, – он говорил голосом, не терпящим возражений.
– Я гражданка Японии. Что скажет консульство Японии?
– Консульства это не касается. Только вы никому не говорите, тогда никто не узнает.
– Но...
– Это никак не касается ваших соотечественников, только русских, которые не имеют контактов лично с вами. Подумайте о своем дяде Серебрякове, как он дорог вам. Просто дайте согласие. И все.
Вот наконец-то они коснулись имени дяди. Он намекнул, что с дядей может произойти несчастье, и все зависит от моего ответа. Какой он все-таки подлый, этот человек! В душе закипал гнев, и я не знала, что делать.
– Вы не одна, есть еще японцы, которые оказывают нам содействие. Они с удовольствием согласились. Не верите? Я могу показать вам целый список, – он взял одну папку из тумбы стола и протянул мне.
Я просматривала страницы, думая: «Не может быть, таких японцев нет». На бумаге были четко напечатаны имена. От изумления я чуть не вскрикнула. В списке были также имена известных представителей японских компаний во Владивостоке. Поставлены печати. Но я не могла поверить. Я с сомнением посмотрела ему в лицо и спросила:
– Это правда?
– Кто сможет поставить свою печать понарошку? Они согласились, не колеблясь, и поставили печати. За содействие мы предоставили им льготы в делах.
Мне хотелось заткнуть уши. И одновременно стало грустно, потому что передо мною открылась еще одна сторона грязного мира взрослых. Меня так откровенно проинформировали, что я уже не могла отказаться, отступать некуда. Я расстроилась, осознав, в каком положении нахожусь. Сказать «нет» нельзя. Дать согласие не позволяла совесть, сколько бы ни требовали, сколько бы ни демонстрировали доказательств. Перед глазами стояло печальное лицо дяди. Едва сдерживая слезы, чтобы не заплакать, я сказала:
– Будьте добры, разрешите мне подумать. Для меня все это неожиданно и шокирующе. Я плохо соображаю. Я не могу решить. Пожалуйста, дайте мне несколько дней. Я хорошо подумаю и обязательно отвечу.
– Это не такой сложный вопрос. Кстати, что вы делаете руками?
– Руками?.. – я посмотрела на свои руки, которые лежали на краю стола, и увидела, что машинально скомкала и разорвала в мелкие кусочки пропуск, который получила при входе. У меня была привычка в моменты волнения что-то рвать в руках.
– Если я не подпишу этот пропуск, вы не сможете выйти отсюда, – сказал он спокойно.
Я испугалась и встала, начала лихорадочно собирать клочки пропуска и готова была разрыдаться. Психологическое напряжение достигло предела. Я чуть не потеряла сознание.
– Если вы согласитесь, то мы сразу сделаем новый пропуск. – Он хладнокровно наблюдал за мной, стараясь ничего не упустить.
– Вы опять вернулись к разговору. Я только что попросила вас дать мне подумать. Мое решение не изменится.
– Ничего не поделаешь, – усмехаясь, сказал он, – какая упрямая девушка!
– Я не упрямая. Просто нерешительная. Я не такая умная, как вы представляете. Вы переоцениваете меня. Я еще молодая и неопытная. Мне нужно время, чтобы принять решение.
– Довольно. Я понял. Мы ждем вашего ответа. Сколько дней нужно подождать? Один день? Два? Или неделю?
Я сказала: «Два или три дня мне хватит» и пожалела: за два или три дня невозможно принять решение. Мне все равно, я так устала. Хотелось скорее уйти отсюда и вернуться домой, поплакать на груди у тети.
– Тогда как вас привести сюда? Вы не против, если это сделать, как сегодня?
– Да.
– Хорошо, договорились. Пройдемте со мной, – он пригласил в соседнюю комнату.
Там, в кабинете, несколько офицеров и среди них женщина, печатавшая на машинке, безразлично взглянули на меня. Наверное, весь наш разговор напечатан этой машинисткой. Так мне казалось. Офицер велел машинистке: «Пожалуйста, срочно сделайте для нее пропуск. Эта девушка порвала свой».
– Вы свободны. Устали? Я тоже устал и проголодался. Такой случай впервые! – сказал он недовольно и подписал новый пропуск, отдал мне и ушел.
Меня проводил другой офицер. Я спустилась по лестнице, открыла дверь и вышла на улицу. Наконец-то я почувствовала облегчение. Слезы брызнули из глаз. Я пошла домой. Но мысли о следующей встрече через несколько дней тяготили меня и подавляли радость освобождения.
Я не освободилась полностью. Когда я пришла домой, то поклялась сохранить сегодняшнее событие в тайне. Но дядя сразу по моему лицу догадался, что со мной что-то произошло. «Я...» – хотела я что-то сказать, но слова застряли в горле.
– Нина (так звали Ёнеко ее русские знакомые и друзья. – Прим. ред.), ты переживаешь из-за меня. Не надо обо мне беспокоиться. Поступай так, как считаешь правильным. Нельзя стать человеком, который всю жизнь мучается, осознавая, что он предатель, – дядя сказал так, как будто он все знал. Я не могла больше скрывать и рассказала им с тетей все, что произошло со мной сегодня. Тетя страшно взволновалась, лицо ее потемнело, и она заплакала.
Прошел день. По дороге домой я ждала, что ко мне вот-вот подойдет ГПУ. Так прошел и второй день, и третий... Мне казалось, что я начинаю сходить с ума. Я никак не могла принять окончательного решения. И после третьего дня «вызова» не было. Почему? Они оставили все надежды на мое согласие? Так не бывает. Что случилось? Они передумали, что ли?
В неопределенности прошел месяц. У меня осталось неприятное чувство. Месяц был страшный. После этого события мне все время казалось, что кто-то меня преследует.
Спокойно мне было только дома или в университете. Я решила ни в коем случае не ходить к японцам, перестала посещать их вечеринки, не обращала внимания на то, что обо мне говорят. Я была уверена в том, что никого не предам. Иногда я видела того японца, фамилия которого была в списке, и не могла смотреть на него прямо, а он держался преспокойно. Ему уже нельзя доверять, я узнала, что существует человек с двойным лицом. Это печально, но это факт.
Я вышла замуж
Во Владивостоке открылся детский сад для японских детей. Под него было отведено подвальное помещение в здании общежития японского консульства. Заведующим детским садом был директор японской школы г-н Мурамацу. Меня пригласили работать воспитательницей, учитывая, что я гражданка Японии, понимающая по-русски. Дело в том, что японские дети дошкольного возраста общались с русскими домработницами и играли с русскими детьми, поэтому не могли говорить хорошо по-японски. Они должны были в следующем году пойти в японскую начальную школу. В детском саду я общалась с ними на русском языке и одновременно обучала их японскому.
Я, студентка предпоследнего курса, как раз искала место для практики и с удовольствием согласилась работать в детском саду. Но у меня совершенно не было опыта работы воспитательницей, и я немного сомневалась. Заведующий детским садом попросил г-на Тоидзуми, настоятеля Урадзио хонгандзи (японский буддийский храм. – Прим. ред.), помочь мне советами по воспитанию детей. Г-н Тоидзуми имел большой опыт, потому что они с братом содержали детский сад при своем храме в префектуре Фукуи.
Молодой серьезный настоятель г-н Тоидзуми каждый день в течение недели приходил в детский сад помогать мне. До этого я лишь приветствовала его при встрече, а разговаривать с ним не приходилось. Но не судьба ли это? Через год мы поженились.
25 марта 1933 года после церемонии по случаю выпуска воспитанников из детского сада я отправилась к месту нашего бракосочетания. Свадьба проходила в храме Урадзио хонгандзи по буддийскому ритуалу.
Когда я была студенткой, меня обязали вступить в «организацию безбожников». У меня было «удостоверение атеиста», я также прикрепила специальный значок. Его я носила на груди просто так, но никогда не участвовала в антирелигиозных собраниях. Другие студенты тоже неактивно участвовали в движении, то есть «организация безбожников» существовала номинально. Кстати, меня не смущало то, что я как «атеистка» выхожу замуж за буддийского священника, потому что я японка.
По правде говоря, у меня было желание изменить свою жизнь. Конечно, тетя очень хотела, чтобы я вышла замуж. К тому же после вызова в ГПУ и наступившего потом мучительного молчания я даже боялась жить…
И вообще, всему свое время. Я хотела порвать с полуяпонской жизнью, вернуться в истинную японскую атмосферу и спокойно жить, выйдя замуж. Поэтому я резко изменила свое отрицательное отношение к сватовству.
Я ничего не знала о своем женихе. Он обучал меня методике воспитания в детском саду в течение недели. Кроме этого я с ним больше не общалась, но мне вспомнилось, что как-то раз мы вместе сидели за одним столом. Это было полгода назад, когда г-н Оота Какумин, миссионер в Сибири, отправлялся в Японию. Перед его отъездом в ресторане «Золотой Рог», на Ленинской, устроили ужин, на который были приглашены и мы с тетей. Там присутствовал г-н Тоидзуми Кэнрю вместе с г-ном Оота. Тогда я еще не знала, почему нас пригласили. Мне было все равно. Я просто думала, что тетя была глубоко верующей.
В этом роскошном ресторане (в основном обслуживали иностранцев) меня заинтересовали разные вкусные русские блюда. Каждый раз, когда подавали очередное, я спрашивала у официанта название блюда и его рецепт и записывала в своем блокноте. Иногда я смотрела вниз, где в зале под музыку оркестра элегантно танцевали пары, и со смешанными чувствами думала, как в это время в СССР существует такой роскошный ресторан.
Позже я узнала, что этот ужин был устроен ради сватовства. То есть г-н Оота являлся посаженным отцом г-на Тоидзуми, поэтому перед отъездом хотел посмотреть на меня как на кандидатку в невесты. Я очень обиделась на их хитрость, но было уже поздно. Г-н Оота дал согласие на женитьбу.
Я не рассказывала русским знакомым, близким, одногруппникам о будущем месте проживания. Я сказала только, что жених – японец. Они от души поздравили меня. Но, узнав, что мой будущий муж японец, сказали: «Нам кажется, что Нина уходит от нас далеко. Нам будет грустно. Но ты не изменишься и после свадьбы».
Я не могла им сказать, что выхожу замуж за буддийского священника. С помощью замужества я собиралась полностью порвать дружеские связи с русскими. Я считала, что от этого им будет хорошо. Я предчувствовала, что грядут грустные, печальные и страшные события, потому что ГПУ настойчиво выявляет русских, которые ходят к японцам.
Подготовку к нашей свадьбе взяли на себя трое японцев: сотрудник консульства Японии г-н Сусуки, являвшийся представителем прихожан храма, г-н Танабэ, хозяин гостиницы «Танабэ рекан», и г-жа Хамада, учительница японской школы. Г-н Танабэ любезно предоставил необходимые продукты из города Цуруга. Супруга представителя рыбной фирмы «Ниппон суйсан» руководила приготовлением свадебного стола с помощью нескольких жен прихожан. На столе были замечательные блюда.
В день свадьбы я не смогла хорошо рассмотреть лица многих приглашенных. Первый раз в жизни меня сильно накрасили, и я боялась, что если открою рот, косметика на моем лице потрескается, поэтому старалась не смеяться, не говорить и не прикасаться к великолепным блюдам, стоявшим передо мной. Гости произносили тосты за меня со словами: «Поздравляем, поздравляем!»
На свадьбу, кроме дяди, не было приглашено ни одного русского. Свадебное застолье продолжалось три дня со сменой приглашенных. На четвертый день мы пригласили жен, участвовавших в приготовлении разнообразных праздничных блюд, и на этом закончили.
После этого я вернулась к дяде. Мы пригласили русских знакомых, друзей. Гулянье проходило в течение двух дней. Во второй день были приглашены в основном мои однокурсники. Это было совсем не так, как в хонгандзи. Гости кричали: «Горько! Горько!» – и нам, невесте и жениху, пришлось выпить много раз. Все от души поздравляли нас.
Принимая их любовь, я плакала от счастья и в душе повторяла: «Спасибо!» и «Прощайте!» – это был душевный крик прощания с друзьями, с которыми я весело провела трудные студенческие годы. И одновременно – чувство благодарности тем, с кем нельзя было больше никогда встречаться. Обстановка становилась все мрачнее, и наша свадьба была самым ярким событием перед погружением во тьму.
Свежие комментарии