По сути это - огромное интервью, но разительно отличающееся от привычных нам ответов современных знаменитостей на шаблонные вопросы журналистов. Рассказы Труайя афористичны, глубоки, полны то иронии, то лиричности, в зависимости от того, о чем идет речь. Но самое главное - они позволяют нам увидеть - через призму его восприятия - давно исчезнувший мир, ибо подлинное имя Анри Труайя - Лев Тарасов, и родился он в Москве 1 ноября 1911 года. Детство его началось как прекрасная сказка: " Вокруг нашей небольшой семьи сновала добрая дюжина слуг. Каждый из них выполнял определенные обязанности, отличался характером и причудами. Лучше всего я помню няню, мою старенькую кормилицу (так ли уж она была стара?), с ее нравоучениями, причитаниями, суевериями, знавшую множество сказок и поговорок. ...Помню бородатого кучера, вечно завидовавшего безбородому шоферу: он до слез обижался, когда моя мать заказывала для поездки в город машину, а не приказывала, как прежде, закладывать коляску". Но очень скоро благополучная жизнь закончилась: когда Льву было всего 6 лет, началась революция, которую мы видим опять-таки глазами малыша: для него кровавые события казались чем-то вроде увлекательной игры, и он спрашивал у окружающих, " такие ли они красные, как, например, краснокожие".
Впрочем, во Франции, где осела семья после периода скитаний, Льву пришлось рано повзрослеть. Большим ударом для него стало банкротство отца, так и не сумевшего адаптироваться к новой реальности. Лев рано начал подрабатывать, как и его брат и сестра. Забота о материальном отнюдь не мешала насыщенной духовной жизни: подростком он писал стихи и рассказы, издавал школьный литературный журнал "Хаос", рисовал. Лев долго колебался, кем ему стать - писателем или художником, и в итоге тяге к литературе взяла верх. Но, как он признается, "в глубине души всегда тоскую по живописи и рисованию. И нередко мечтаю о ни с чем не сравнимом упоении, которое дает работа красками. Испытываешь физическое наслаждение от соприкосновения кисти с холстом, от самого наложения на холст краски, старательного и точного. Подобного наслаждения совершенно лишен писатель, водящий пером по белому листу бумаги. Труд писателя абстрактен, труд художника конкретен" . Думаю, любой, кто брал в руки кисть, узнает и свои чувства в этом признании.
Рассказывает Труайя и о том, как ему удалось легко и быстро войти в литературу: он учился в одном классе с дочкой Андре Моруа, Мишель, и попросил ее показать один из его рассказов отцу. Тот одобрил текст, и Лев рискнул отправить его в журналы. Но войти - это полдела, нужно еще и удержаться, и большая часть книги - это рассказ о романах, написанных Труайя за свою жизнь. Конечно, огромную роль в его успешной литературной карьере сыграл переход на французский язык: у него сразу появилась огромная аудитория, которой не было у писателей-эмигрантов старшего поколения. "В самый разгар моего успеха, как будто для того, чтобы я сам себя призвал к скромности, я познакомился со многими русскими писателями, эмигрировавшими из России после революции: Мережковским, Зинаидой Гиппиус, Буниным, Ремизовым, Шмелевым. Все они говорили мне, что радуются моей награде, но я угадывал за их словами глубокую печаль крупных писателей, лишенных своего читателя. В моих глазах они были живой иллюстрацией к трагической проблеме интеллигенции в изгнании. Пережитые ими испытания обострили их чувства, способствовали созреванию их таланта и поддерживали в душе культ утраченной родины. Но, покинув родину, они потеряли и читателей своих первых произведений, а новых не приобрели. Издатели не спешили публиковать переводы их произведений, пресса их не поддерживала, и только узкий круг русских эмигрантов побуждал их к творчеству".
Став частью французской культуры, Труайя не утратил любовь к культуре русской. После присуждения Гонкуровской премии он берется за биографию Достоевского, в годы войны начинает трилогию «Пока стоит земля» - историю одной русской семьи и ее окружения с 1888 года до 1939 года. В 1945 г. писатель создал фундаментальную биографию Пушкина. По мнению Труайя, "Пушкин, быть может, единственный писатель во всей мировой литературе, сумевший соединить в своем творчестве две противоположные тенденции: простоту формы и новаторство содержания". Интересно, что когда он уже правил рукопись книги, то получил письмо от внука Дантеса, который после личной встречи с писателем согласился показать ему письма Жоржа Дантеса к его приемному отцу барону Геккерену, до того неизвестные пушкинистам. Оказывается, внука убийцы "до сих пор задевало все, что напоминало о насильственной гибели Пушкина".
До поры до времени русская и французская тематика в романах Труайя шли параллельно, двумя потоками, соединить которые удалось лишь в 5 романе цикла «Сев и жатва». "Свершилось непредвиденное соединение двух романических циклов, русского и французского. Признаюсь, мгновение этого слияния было для меня чрезвычайно волнующим. Представьте себе две группы людей, работающих на разных концах длинного тоннеля: они роют землю и медленно двигаются навстречу друг другу. Стена, которая их разделяет, уменьшается с каждым ударом кирки. Наконец, последний удар – воздух беспрепятственно циркулирует из одного конца тоннеля в другой".
Бесспорно, для популяризации русской культуры во Франции Труйая сделал очень много. Но он интересен не только как популяризатор, но и как талантливый самобытный писатель. Не стану пересказывать всю книгу: она очень легко читается и доставит удовольствие не только тем, кто любит прозу Труайя, но и всем, кому интересны воспоминания очевидца, заставшего почти весь 20 век. В заключение - несколько цитат.
Изгнание возвеличивает писателя, если у него сильный характер, и оно ломает его, если он им не обладает. Но и в том, и в другом случае испытание это тяжкое, и никому из моих собратьев по перу я не пожелал бы пройти через него хоть однажды.
По-моему, нет ничего более опасного для художника, чем замкнуться в системе одной школы, какой бы она ни была. Возьмите историю литературы. Вы убедитесь, что выдающиеся произведения являются таковыми не потому, что их авторы неукоснительно соблюдали правила, принятые в эпоху, когда эти произведения создавались, а потому, что, несмотря на эти правила, вне этих правил, автор сумел вложить в свое творение общечеловеческое содержание.
Зрелому человеку, избравшему профессию писателя, необходима изрядная доза наивности, чтобы верить в реальность персонажей, которых он выдумывает, и в значительность истории, которую он желает рассказать. Ибо если он сам не верит в реальность своих персонажей и в значительность их истории, то как же поверят в это читатели?
Если драма некоторых преступников – в невозможности понести наказание, то драма Толстого в противоположном – в невозможности избежать благосостояния, которое он отвергал. Человек, несчастный оттого, что он счастлив! Не правда ли, отличная тема для размышлений о нашей эпохе с ее стремлением к добыванию материальных благ?
Писатель всегда в большей или меньшей степени – похититель обломков и торговец масками.
Успех обогащает творческую жизнь, но не составляет ее сущности. Я, со своей стороны, никогда не думаю о читателях, когда пишу книгу. Если бы я о них думал, я был бы, наверное, парализован в моем творческом порыве, как если бы кто-то читал мои наброски, стоя у меня за спиной. Моей работой движут требования не публики, а персонажей, которых я ношу в себе. Они толкаются в моей голове, требуют выхода, рвутся к жизни.
Писатель должен уметь все понять, все почувствовать, но не спешить все объяснять. Поддаваясь пылу отвлеченного исследования, он рискует опуститься до элементарной дидактики. Роман велик не ответами, которые он дает, а вопросами, которые ставит.
Чтобы быть счастливым, в каждое мгновение жизни нужно помнить об очаровании, которое мы в нем найдем, когда оно станет воспоминанием.
Свежие комментарии