Копьев родился в 1767 г. в семье пензенского вице-губернатора, в 1775 г. был записан в гвардию, а 10 июля 1778 г. произведён в сержанты Измайловского полка. Таких юных офицеров в те годы было пруд пруди, но Алексей сумел быстро привлечь внимание к своей персоне. Ему приписывалось множество необычных выходок, с дерзостью на грани фола. Самые известные из них были связаны с императором Павлом I, носившем, как известно, букли и косичку по прусской моде 18 века.
Так, Копьев побился об заклад с товарищами, что дернет косу императора за обедом. Однажды, будучи при нем дежурным за столом, схватил он государеву косу и дернул ее так сильно, что государь почувствовал боль и гневно спросил, кто это сделал. Все замерли в испуге, но Копьев не смутился и спокойно отвечал: «Коса Вашего Величества криво лежала, я позволил себе выпрямить ее».— «Хорошо сделал,— сказал Павел,— но все же мог бы ты сделать это осторожнее». Тем все и кончилось.
Павел I
В другой раз тролль бился об заклад, что он понюхает табаку из табакерки, которая была украшена бриллиантами и всегда находилась при государе. Однажды утром подошел он к столу возле кровати спавшего императора, взял табакерку и громко, с фырканьем понюхал щепотку табаку. Павел проснулся и с гневом спросил, что он делает. «Нюхаю табак,— отвечает Копьев.— Вот восемь часов что дежурю; сон начинал меня одолевать. Я надеялся, что это меня освежит, и подумал, лучше провиниться перед этикетом, чем перед служебною обязанностью».— «Ты совершенно прав,— ответил Павел,— но как эта табакерка мала для двух, то возьми ее себе".
Впрочем, как истый тролль, Копьев не делал различий между своим монархом и чужим. В 1794 году Копьев участвовал во взятии Варшавы и разгроме восставших, и когда прусские войска присвоили отбитые русскими у поляков орудия, то он написал императору Фридриху-Вильгельму по этому поводу вызывающее письмо. И эта выходка сошла ему с рук.
Вернувшись в Петербург, Копьев продолжал развлекаться в своем духе, сочиняя эпиграммы и отпуская язвительные шутки. Наконец Чулков, петербургский полицмейстер, призвал его к себе, осыпал ругательствами и насмешками и наконец сказал:
— Да, говорят, братец, что ты пишешь стихи.
— Точно так, писывал в былое время, ваше высокородие!
— Так напиши теперь мне похвальную оду, слышишь ли! Вот перо и бумага!
— Слушаю, ваше высокородие! — отвечал Копьев, подошел к столу и написал: «Отец твой чулок, мать твоя тряпица, а ты сам что за птица?"
Многие опасались попасть на язык дерзкому троллю, ведь Копьев умел сказать, как припечатать. В Москва проживали некие три сестрицы-княжны, имевшие привычку сидеть у открытых окон - каждая у своего - и смотреть на проезжающих и на проходящих, может быть выглядывая суженого. Когда Копьев, приехав в Москву, увидел их, то тут же съявил: "На каждом окошке по лепешке". С тех пор несчастных только так и называли - княжны-лепешки, прозвище приклеилось к ним намертво. При этом современники не без удивления отмечали, что Копьев не испытывает негативных эмоций по отношению к своим жертвам, он злошутничает не в гневе и не из мести, просто для него главное - съязвить, и ради красного словца он не жалеет даже тех, кто ему симпатичен.
Если Копьев троллил королей и аристократов, то что говорить о его собственных крестьянах! Жилось им худо: барин каждый раз придумывал новую хохму себе не в убыток. Так, желая убедить крестьян своих внести разом ему годовой оброк, он говорил им, что такой взнос будет последний, а что с будущего года станут они уплачивать все повинности и отбывать воинскую одною поставкою клюквы. Разумеется, это была ложь. А лошади, запряженные в его карету, были такие заморенные и тощие, что давали повод для насмешек над самим троллем. Однажды ехал он по Невскому проспекту, а Сергей Львович Пушкин (отец поэта) шел пешком в том же направлении, и Копьев предложил подвезти его. «Благодарю,— отвечал С.Пушкин — но не могу: я спешу» (т.е. пешком дойду быстрее).
Параллельно с бытовым троллингом Копьев успевал писать пьесы - разумеется, комические. Сохранились две из них: "Что наше, того нам и не надо", и "Лебедянская ярмонка или обращенный мизантроп" (обе написаны в 1794 г.). Комедии эти не отличаются большими художественными достоинствами, но вторая из них 2 апреля 1794 года была поставлена Таврическом театре и очень понравилась присутствовавшим, особенно императрице, которая пожаловала автору золотую табакерку с алмазами. Позднее, в начале 19 в., "Обращенный мизантроп…» пользовался большим успехом в репертуаре провинциальных театров и неоднократно упоминаем как одно из лучших произведений драматической литературы в современных ему обзорах. Интересно, что все комедии Копьева написаны прозой, хотя он писал и сатирические стихи.
Но сколько веревочке не виться, рано или поздно лафа заканчивается. Допрыгался и Копьев: приказом Павла I от 15 декабря 1796 года Копьев подвергся четырёхмесячному аресту, а затем был отправлен рядовым в армейский полк. Есть две версии немилости. По одной, Копьев вздумал было посмеяться над вновь введенной военной формой прусского образца, заказал себе обмундировку, преувеличивая ее характерные особенности, и в таком виде явился в Москву, куда был послан с приказаниями. Эта насмешка над формой доведена была до сведения императора и вызвала его ярость. По другой версии, причиной послужила сочинённая Копьевым или приписанная ему эпиграмма на строительство Исаакиевской церкви:
Се памятник двух царств,
Обоим столь приличный:
Основа его мраморна,
А верх его кирпичный.
Форма времен Павла I
Впрочем, учитывая многогранность этой личности, он мог отчебучить и то, и другое. Оказавшись в провинциальном гарнизоне, Копьев остался верен себе. Сперва он накатал прошение к императору от 31 марта 1797, в котором просил о помиловании и о предоставлении отпуска в связи со смертью отца (предполагается, что с этим эпизодом биографии Копьева связана эпиграмма Г. Р. Державина «На падение Фаэтона»). Отпуск император дал, а вернуть буяна в Петербург не захотел. Тогда Копьев сочинил еще одно письмо: якобы он влюбился в дочь небогатой помещицы и мечтает на ней жениться. Любовная история была представлена в самых трогательных чертах, и Павел расчувствовался, что ему было не свойственно. Он разрешил Копьеву уйти в отставку в прежнем, подполковничьем чине, но приказал оставить на жительство в Невеле, где квартировал его полк.
В Петербург Копьев вернулся только в 1802 г., после воцарения Александра I. Тролль троллем, а устраивать дела умел: он выхлопотал чин генерал-майора и пристроился на хорошее местечко: в Комиссию рассмотрения финляндских дел, где и работал до её ликвидации в 1810 году. После войны 1812 года Копьев продал свою финскую мызу Г. Армфельду и купил имение Пустынька на берегу Тосны, рядом с имением Воронцовых - и немедленно начал скандалить с соседями. Но это было уже не то: с годами в прежнем дерзком тролле что-то угасло. Остроумие ушло, осталась желчь. С кругом писателей и журналистов начала XIX века Копьев не общался, а к старости вообще деградировал: отличался скупостью, неопрятностью, алчностью, циничным пренебрежением к общему мнению. Незадолго до смерти он проклял и лишил наследства единственного сына Юрия. (Впрочем, сын тоже был не подарок: флигель-адъютант, командир грузинского гренадерского полка, в 1844 году он был предан князем М. С. Воронцовым суду по обвинению в казнокрадстве, жестокости с солдатами, лихоимстве и прочем. Дело это, возбудившее в своё время много толков и оставшееся не вполне разъяснённым, окончилось его оправданием). Скончался тролль 18 века в 1846 году, в преклонном по тем временам возрасте.
Несмотря на свою, по сути, малозначительность, эта фигура стала почти легендарной. В конце XVIII – начале XIX веков в высшем обществе Петербурга и Москвы были весьма распространены рассказы о нем, создавшиеся и за счет фольклоризации реальной личности: Копьеву приписывались сюжеты, имевшие международное хождение. Показательно в связи с этим, что Вяземский, сообщая о том, что во Франции имели хождение сюжеты, которые совпадали с рядом рассказов о Копьеве, добавлял: … Другой анекдот не очень правдоподобен, но вероятно и он перешел к французам из России. Не ими же выдуман он. Откуда им знать Копьева? Копьев был большой проказник, это известно. Что он не сробел бы выкинуть такую штуку, и это не подлежит сомнению; но был ли он в том положении, чтобы подобная проказа была доступна ему? Вот вопрос. И ответ, кажется, должен быть отрицательный. Сколько нам известно, Копьев никогда не был камерпажем и по службе своей не находился вблизи ко Двору".
По мнению современного исследователя, секрет популярности Копьева не так прост. "Разоблачая фальшь, резко обнажая внутреннюю дикость внешне ослепительного, великолепного придворного быта, позволяя себе говорить сильным мира сего "голую правду", он строил свою ролевую маску по аналогии с традиционной моделью шута. Тем самым он как бы непосредственно провoцировал своих современников – многие из них достаточно остро ощущали шутовской комплекс в личности и жизни Копьева – на создание анекдотического эпоса о нем. ...Копьев, за которым отнюдь не без оснований была закреплена репутация блестящего острослова и дерзкого мистификатора, психологически вполне мог совершить то, что было ему приписано. Поэтому у анекдотического эпоса о Копьеве есть своя "правда".
Остается только догадываться, как разгулялся бы Копьев сейчас, имея под рукой Интернет и ноут или планшет . Небось, смотрит с небес на нынешних троллей и злорадствует: не то! Кишка тонка! А может, и нет .
Свежие комментарии